Горечь

Хазанов Юрий Самуилович

А в его жизни «на гражданке» тоже далеко не всё складывалось благополучно. Найти работу оказалось нелегко — ведь его основной профессией была военная служба. После долгих поисков удалось устроиться коммерческим директором на каком-то небольшом предприятии, где он, ровно ничего не понимая в этой сфере деятельности, оказался вскоре втянутым в какие-то аферы и как ответственное лицо угодил в тюрьму. К счастью, ненадолго: возможно, сыграли благоприятную роль его былые военные заслуги, а также голодовка, которую объявил в тюрьме. Суд его оправдал.

В тюрьме он начал писать; тяга к литературе не исчезла и после освобождения, и Боря сумел поступить в литературный институт, где попал в семинар Паустовского, дружбу с которым сохранил на многие годы. Появились многочисленные друзья по

новой профессии. Он вообще умел и любил дружить, хотя командирская жилка оставалась в нём до самой кончины. Подобно тому, как поднимал когда-то в атаку солдат, он пытался объединять и на что-то направлять своих теперешних друзей — звал их, тянул, требовал немедленных действий.

К сожалению, не только с коммунистической партией возникли у него недоразумения: на пятом десятке жизни к нему пришла любовь. Всё было достаточно серьёзно: он был женат к тому времени уже лет двадцать, жена была хорошим человеком, у них вырос сын. Борис нравился женщинам, у него случались короткие романы, но тут было всё другое. У его избранницы, Галины, тоже была семья — муж и дочь лет пятнадцати. И Боря, и Галя не хотели, не могли, не умели жить двойной жизнью, и, значит, нужно было выбирать… И они выбрали — соединить свои жизни. Но жить было негде: приходилось искать временное прибежище — у друзей, у знакомых. И помимо бытовых неудобств начались нелады друг с другом — в основном, по вине Бори: характер у него был ещё тот, к тому же он оказался ревнив. И что печально, с годами, с ухудшением здоровья склонность эта разрасталась, превращаясь чуть ли не в манию. А причин для ревности, по суждению друзей, было у него не больше, чем у Отелло (в исполнении Ваграма Папазяна) или у Арбенина (в исполнении Юрия Юрьева) — которых некоторые из нас могли ещё застать тогда на сцене…

Заканчивая короткие выдержки из написанного или сказанного о Борисе друзьями, хочу привести его подлинные слова о себе, а также слова его критика и друга — о нём. Слова, которые я законно заключу в кавычки и которые, как мне кажется, могут стать чем-то вроде обобщения или резюме как жизни Бориса Балтера, так и того, что вышло из-под его пера.

«…Разумный мир, — писал он сам, — единственно достойный человека, был воплощён в стране, где я родился и жил. Вся остальная планета ждала освобождения от человеческого страдания. Я считал, что миссия освободителей ляжет на плечи мои и моих сверстников. В пределах этого представления о мире я думал… Принимая упрощения за непреложные истины…»

(От автора. Бедный Боря… Бедные мы все… Или, во всяком случае, — многие.)

«…Его проза, — писал литературовед Евгений Сидоров, — настояна на памяти и элегическом настроении; фабула в ней ослаблена и большую роль играет подтекст… Пронзительное чувство утраты, ухода молодости и веры — главная тема его прозы… Драма его не столько в неравной борьбе, сколько в крушении веры…»

(От автора. Абсолютно согласен с этими словами, а от себя могу сделать лишь один утешительный рассудочно-обывательский вывод: не надо ни во что верить до фанатизма — ни в людей, ни в идеи. Итак: люди, будьте бдительны и недоверчивы! То есть скептичны…)

Чуть не забыл ещё одного Бориного друга, чья строка стала заголовком повести «До свидания, мальчики!»

Вот стихи, написанные Булатом Окуджавой в память о Борисе Балтере:

Не всё ль равно, что нас сведёт в могилу — пуля иль простуда? Там, верно, очень хорошо: ведь нет дурных вестей оттуда. Я жалоб не слыхал от них, никто не пожелал вернуться, Они молчат, они в пути. А плачут те, кто остаются. Они молчат, Бог весть о чём. Иные берега пред ними, И нету разницы для них между своими и чужими. К великой тайне приобщаясь, они уходят постепенно Под скорбный марш, под польский

марш, под вечный марш, под марш Шопена.

ГЛАВА 8. Командировка в город Уральск. Моё знакомство с «Чёрным Беном». Таинственные Гело и Янат. «Преступник» изобличён. «Все возрасты покорны» — не только любви… Ещёо Балтере, а также о Новом годе в его старой квартире. Лиза и «Робин Гуд»

1

Полноватая симпатичная женщина по имени Лида давно и с удовольствием работала в газете «Пионерская правда», и дети с их простодушными жалобами, просьбами и не всегда политкорректными претензиями нисколько не раздражали её. Поэтому к письму, о котором пойдёт речь, она отнеслась тоже с присущими ей сдержанностью и пониманием. Её дух был закалён подобными посланиями — подумаешь: «Мне нужен труп, я выбрал вас! До скорой встречи. Фантомас. Ха-ха-ха!..» Но это хоть с поползновением на юмор, а вот, например, такие — Лиду серьёзно огорчали. Пишет девочка: «Дорогая редакция! Просьба передать по адресу, вы его, наверно, знаете. Дорогая Майя Плисецкая! Мне очень нравится, как вы танцуете, и нравятся ваши платья. Я очень люблю балет и музыку. Учусь хорошо. Хожу в музыкальную школу. Я смотрела вашу передачу, и мне очень понравилось ваше платье. Очень прошу вас прислать хоть одно ваше платье. Мама мне сказала, что у вас очень много платьев. Лучше пришлите жёлтое, я очень люблю жёлтое, но у меня его нет. Пришлите мне платье, которое вам не длинно, и мне оно будет как раз. Я очень люблю длинные платья… Зоя». (Фамилия и адрес.)

Лида попросила меня приехать в редакцию и сразу стала вынимать из своей папки и показывать некоторые письма, но поговорить хотела о том, которое продемонстрировала напоследок.

— Вы говорили, Юра, — сказала она, — что едете в командировку в Уральск. Там в школах выступать будете. Оттуда как раз пришло к нам письмо тоже со страшными угрозами. Вот поглядите.

Я поглядел: обыкновенный конверт, слева изображена улица Разина в Москве (сейчас снова Варварка), боярский домик, из-за него гостиница «Россия» выглядывает; машины на ней все радиаторами в одну сторону — недавно там одностороннее движение ввели. Лида вынула из конверта листок в клетку, на котором наискосок написано: «Не напИчатали гады. Ждите рОсплаты! Чёрный Бен».

И она стала говорить, что первым делом хотела выбросить письмо в мусорную корзину, но потом подумала: а что же всё-таки мы «не напИчатали» — из-за чего впали в такую немилость у грозного Чёрного Бена? Что он нам посылал? И когда?.. Впрочем, погодите, Юра…

Она разыскала в своей папке более раннее письмо, тоже из Уральска, с таким точно штемпелем, на котором название города написано по-казахски: «ОрАл». Конверт заметно толще — в него вложено два… нет, три листка. Обратного адреса нет, а подпись довольно странная — «Гело». Что это — имя, фамилия, кличка?.. Посмотрите сами, Юра.

Я пробежал глазами написанное и сначала почти ничего не разобрал, кроме рекордного числа ошибок. По привычке хотел поворчать насчёт жуткой невежественности нашего народонаселения, давно охваченного стопроцентной «грамотностью», но Лида, угадав моё намерение, попросила прочитать внимательней и сказать своё мнение. Я подчинился, и постепенно, сквозь частокол изуродованных глаголов и покалеченных прилагательных, не говоря уж об истерзанных наречиях, до меня стало доходить содержание.

Это был вроде бы рассказ с двумя главными героями: он — Гело, она — Янат, о которых сразу же становилось известно, что он высокий и сильный, а она очень красивая. Сначала я подумал, действие происходит где-нибудь на Марсе или Альдебаране, который, кажется, раз в сто ярче и жарче Солнца, однако ничего подобного: всё случилось у нас на Земле. Впрочем, кто знает — может, на других планетах и даже на звёздах тоже сидят за одной партой Янат и Гело, дружат между собой, ходят вместе из школы, хотя некоторые дураки их дразнят. (Насчёт дураков сказал не я — так написано у автора.) И взрослые тоже придираются, глупости всякие говорят… Хуже маленьких… Но Гело никого из них не боялся и не слушал. И однажды совершил такое!.. Всем доказал!