Горелом
Шрифт:
Ведьма изогнула губы в жесткой, злой улыбке. Смертоносная, хоть и красивая тварь. Все меньше похожая на женщину, встреченную Охотником прошедшей весной. Лишь заклятие сдерживало ее.
— Я не смела надеяться, что ты изменишься ради меня. Ведь и я не стала другой с тобой рядом. Я могла бы простить тебе, что ты верен долгу и готов убить даже ту, которую любишь… Но я никогда не прощу тебе, что ты использовал свою любовь для предательства!
Лицо Ведьмы исказилось яростью. Она вскочила на ноги, с неистовой силой ударившись о невидимую преграду, заметалась
— Я проклинаю тебя, Охотник! Солнце никогда не взойдет для тебя! Отныне все, кого ты осмелишься полюбить, обречены на страдания. Люди проклянут и изгонят тебя! Не знать тебе больше покоя…
…Без звука тяжелый клинок рассек густой, напоенный дымом воздух. Пахнуло свежей кровью. Лес вздохнул, качнув хвойными лапами, вздрогнув дубовыми ветвями. С осин разом осыпались листья. Стих говорливый ключ. Сквозь жидкую рощицу возле мельницы текла цепь факельных огней. Люди один за другим выходили на открытое пространство.
Я лишен права различать солнце в небе…
Но я знаю, что оно там. И еще солнца много вокруг. Я вижу его отражение в воде, я вижу блики на стеклах, я вижу его сияние в глазах других людей.
1.
…Осеннее утро выдалось ясным и теплым. Извив ленивой реки украшала россыпь искр. В синем небе полоскались, усыпанные зеленой и желтой чешуей, ветви берез. Посверкивали слюдяные нити паутинок.
В шуршащем ковре опавшей листвы упоенно сновал рыжий спаниель. Азартно зарывался носом, вилял крошечным хвостом, зазывно косился на хозяйку. Хозяйка же спаниеля, тоже рыжая, долговязая девчонка, скомкав в руках плетеный поводок, в восторженном ужасе таращилась на реку.
— Ох, что творится-то! — интеллигентного вида старичок в шляпе огорченно пристукнул резной тростью. — Ну, надо же! Это ж… Он же четыре века стоял, словно влитой! Э-эх… — Старичок махнул рукой, не в силах выразить свое отчаяние.
— Ну, знать, настало время рухнуть, — хмыкнул кто-то.
— Небось, не сам упал, — подсказали с другой стороны.
Золотистый спаниель вспугнул ошалевшую от запоздалого тепла крупную бабочку и, звонко тявкнув, понесся следом, чуть не сбив с ног хозяйку.
Ян вздрогнул от неожиданности и, чтобы скрыть замешательство, глотнул минералки из бутылки. В воде отражалось солнце и казалось, что в сосуде тоже плескается разбавленное золото.
— Его работа, — уверенно, даже с некоторым вызовом заявил притормозивший велосипедист, криво утвердившись одной ногой в ворохе листвы на обочине.
— Да ну, он же вроде наоборот должен… ну, помогать, — рыжая девчонка пыталась распутать затянувшийся узел на поводке, а виноватый спаниель крутился возле ее туфель.
— А это отдачей шарахнуло, — авторитетно пояснил велосипедист, с интересом поглядывая на девчонку.
— Я жаловаться буду, — неизвестно к кому обращаясь, пообещал старичок, пригвоздив своей палкой к земле целую стопку кленовых листков. Они беспомощно торчали
— Чего жаловаться-то?
— Этот мост бесценен! Его же сам Бруго Небострой проектировал!
— Еще неизвестно на какую ценность его сменяли… Может на благополучие господина мэра! — зубоскалил велосипедист.
«Ты смотри, какой проницательный пошел народ!» — Ян невольно хмыкнул.
Слушатели дружно закивали. Рыжая девчонка стрельнула глазами из-под челки в сторону приосанившегося велосипедиста. Старичок в негодовании обернулся к Яну, ища сочувствия:
— Как же это…
Ян вдруг сообразил, что, пожалуй, единственный из всех присутствующих, да и всех гуляющих в этот ранний час по набережной, все еще упорно стоит спиной к реке. И нехотя повернулся.
Оба берега реки были обсыпаны зеваками, как бока торта — крупным цветным драже. С ближней стороны маячила пара пожарных машин, а на другом берегу, словно притихшие упитанные шмели, замерли желто-черные полицейские фургоны и горбатый буксир. Прицепленная к его тросу зеленая легковушка норовила сползти с крюка вниз по склону обратно в реку. На водной стремнине растерянно болтался катер.
Каменный мост и впрямь был красив: символическое зверье, хитро сплелось вереницей. Слоны — опоры, львы поддерживают своды, сомкнутыми панцирями черепах лежат пролеты. Длинношеие птицы покачивают в клювах кованые шары фонарей… То есть так он выглядел буквально вчера. А сегодня лишь слоны с отбитыми хоботами уныло ссутулили пустые спины, зеленеющие потеками мха и белеющие мазками птичьего помета. Вода меж их ног все еще взбаламучена и кружит клочья пены.
Жаль… Ян вздохнул.
— Сегодня спозаранку мне так плохо, так душно стало, — поделилась с окружающими дородная дама с корзинкой, ощетинившейся морковными хвостами. — Уж я подумала, что покушала несвежего. А тут вдруг как затрещит, как застонет… Я в окошко глянула, а моста-то и нет! Пылища — тучей, а моста нет! — присовокупила она, довольная всеобщим вниманием.
— Ой, и у меня с утра все молоко разом скисло, — живо подхватила женщина в берете. — Две банки вылили!
— И у нас, — тихонько вставила молодая мамаша с коляской. — Все-все молоко.
Ее круглощекий малыш голубоглазо воззрился прямо на Яна. И в младенческом взгляде тоже померещилось обвинение в потраве молочного продукта.
— Я слыхала, этот самый горелом рядом живет… — тетка в розовой кофте, усеянной вязаными шишечками, словно бродячая собака — колтунами, драматически выдержала паузу.
Ян неприязненно дернул ртом. Вот всегда находятся такие болтливые и дотошные тетки в безразмерных кофтах.
— Это ж верный признак разбитого проклятья, — вещала неугомонная. — Молоко скисает враз, или вот, скажем, крупа чернеет. У меня годовой запас плесенью взялся, да жучками…
— Проветривать надо, — хихикнула рыжая девчонка.
— Ух, а я давеча за поворотом колесо проколол, — велосипедист заговорщицки наклонился к ней. — Не иначе горелом прямо здесь по дорожкам прогуливается.