Горение (полностью)
Шрифт:
Начальник особого отдела Ратаев не мешал этому по иной причине: Азеф, отвечавший перед охранкой за освещение ц е н т р а л ь н ы х а к т о в - то есть за покушение на особ царствующей фамилии и ведущих сановников, - дал возможность своим "головорезам" казнить министра Плеве, не предупредил, сукин сын, сыграл "двойную", перекладывая при том вину на Ратаева: "Я вам сообщал вовремя, сами виноваты, что не уберегли". Поэтому ему, Ратаеву, устранение Азефа - а устранение разоблаченного провокатора у эсеров являлось однозначным - было выгодно, прятало концы в воду.
...Попов долго
– Так что же произошло? Объясните толком, Николай Юрьевич, мне ведь в потемках трудно вам помогать.
– Простите, я не имею чести знать ваше имя и отчество...
– Игорь Васильевич меня зовут.
– Очень приятно... Так как же выходит, Игорь Васильевич, - улыбнулся Татаров, отошедший в надежных стенах охранки от ужаса, - сами меня корили за то, что расконспирировался... Я ведь только столице подчинен...
– Тогда в столице и просите о помощи, - лениво ответил Попов, зорко заметив наступившую успокоенность собеседника.
– Вы ж ко мне пришли не чай с бубликами пить, как я понимаю.
Татаров спросил разрешения закурить, раздумывал, как ответить, обжег пальцы, выиграв на этом еще какое-то мгновение, и наконец сказал:
– Недавно я был откомандирован в Женеву для того, чтобы увидаться с членами ЦК. Господа из охранного отделения Петербурга снабдили меня средствами для создания легального издательства эсеров: это, по мнению генерала Герасимова, будет центр, вокруг которого соберутся все руководители партии, подконтрольность, как понимаете, полная. Я сделал все свои...
– Татаров быстро глянул на Попова, неловко поправился, - все наши дела за неделю, готовился уезжать домой, сюда, в Варшаву. А Чернов попросил задержаться, сказал, что надо обговорить подробности и уяснить детали, связанные с началом работы издательства.
Татаров глубоко затянулся, заерзал в кресле, вспомнив бледного Савинкова, когда тот пропустил его в квартиру Гоца; лица Тютчева и Баха, чужие, тяжелые, обернутые к нему в полуфас или профиль; в глаза никто не смотрел, словно бы опасались соприкоснуться.
– Николай Юрьевич, хочу просить вас ответить по чести, открыто, от сердца: каким образом вы получили деньги на издательство?
– спросил тогда Чернов.
Татаров заставил себя сыграть обиду, хотя сердце ухающе обвалилось от ужаса:
– Чем вызван такого рода интерес?
– Тем, что мы намерены взять издательство под свое руководство, чем же еще, дорогой мой?! Вы старый революционер, вы "Рабочее знамя" организовали, в Петропавловке двадцать дней голодовку держали, опытный конспиратор, - как можно без проверки, не глядя на заслуги, рисковать?!
– Согласен, - несколько успокоился Татаров, решил, что нервы разгулялись, - совершенно согласен, Виктор Михайлович. Я кому-то из наших отвечал: Чарнолусский, либерал, миллионщик, предложил мне двенадцать тысяч серебром боится революции, с нами поэтому заигрывает, не ровен час - победим... Книгоиздатель Ситрон, Лев Наумович, обещал печатать первые
– Вы с Чарнолусским давно знакомы?
– С полгода. Мне его кандидатуру Зензинов подсказал, он может подтвердить.
– А зачем подтверждать?
– удивился Чернов и уперся взглядом в Татарова. Свидетелей суду выставляют, вы разве на суд пришли, Николай Юрьевич? Вы к товарищам по борьбе пришли, разве нет?
– Конечно, конечно, - совсем уж успокоился Татаров.
– Именно так! Меня ввела в заблуждение холодность вашей интонации, Виктор Михайлович.
– Ситрон где обещался н а с печатать?
– спросил Тютчев.
– В Одессе.
– Вы когда с ним видались-то?
– продолжал Тютчев рассеянно.
– Да перед самым отъездом, - снова почуяв тревогу, ответил Татаров.
– В Петербурге?
– уточнил Тютчев потухшим голосом.
– Не помню... Может, в Москве...
– А вы вспомните, - попросил Чернов.
– Это важно, все мелочи надо учесть, мы ведь уговорились.
– Да, вроде бы в Москве, - ответил Татаров.
– В кондитерской Сиу мы с ним кофей пили.
– Зачем врете?
– спросил Тютчев грубо, сломав все, что было раньше. Ситрон типографию в Одессе продал еще в прошлом году, он в Николаеве дело начал, оттуда и не выезжал ни разу.
Татаров заставил себя усмехнуться:
– Экие вы, товарищи... Увлечен я, понимаете, увлечен идеей! Ради этого соврешь - недорого возьмешь! Когда сам говоришь, всех зажечь хочется...
– Ну, понятно, понятно, - сразу же согласился Чернов, - как такое не понять... Ну, а градоначальник разрешит н а м издание? Ведь издательство надобно провести сквозь министерство внутренних дел.
Татаров тогда почувствовал, что более не может скрывать дрожь в руках, опустил ладони на колени, и в это время в комнату тяжело вошел Азеф, вперился маленькими глазками в лицо Татарова, засопел, сразу полез чесать грудь.
– Ну так как?
– спросил Тютчев.
– С министерством внутренних дел обещал помочь граф Кутайсов, - ответил Татаров, загипнотизированный буравящим взглядом своего врага, Азефа, гиппопотама чертова.
– Кутайсов приговорен партией к смерти, - сказал Савинков.
– Вы знали об этом?
– Знал... Вы что, не верите мне?
– прокашлял Татаров.
– Я ж десять лет отдал борьбе...
– Дегаев отдавал больше, - заметил Тютчев.
– Признайтесь сами, - впервые за весь разговор вмешался главный химик партии Бах.
– Мы гарантировали Дегаеву жизнь, когда предлагали ему открыться. Мы готовы гарантировать жизнь вам, если вы скажете правду.
– Товарищи, - прошептал Татаров, покрывшись ледяным, предсмертным потом, товарищи, вы не смеете не верить мне...
Чернов поднял глаза на Савинкова и, не отрывая от него взгляда, проговорил:
– Я думаю, что мы выведем Татарова из всех партийных комиссий до той поры, пока он не объяснится с партией по возникшему подозрению. До той поры выезд из Женевы ему запрещен. В случае самовольной отлучки мы будем считать его выезд бегством и поступим в соответствии с партийными установками.