Горение (полностью)
Шрифт:
Унтер, поставивший его на пост, наказал строго-настрого:
– Без моего приказу в комнату эту - никого, понял, рыло?
– Так точно, понял!
Когда раздались выстрелы Богрова, подпоручик Цыплаченко, стоявший неподалеку от рядового, бросился к двери, рванул ее на себя, но, Шворыкин чуть что не обвалился на него:
– Не велено пущать!
– Идиот!
– воскликнул Цыплаченко.
– Сдурел?!
– Приказ!
– сопел рядовой, оттирая подпоручика.
– Мне господин унтер наказал! Не пущу!
– Идиот!
– кричал подпоручик, ощущая свое бессилие перед этим темным, тупым, потным недомерком.
– Богом молю, пусти!
...Та минута, во время которой
...Запасной вариант был также предусмотрен Кулябко: он предполагал, что Цыплаченко не успеет, сломает ногу, дернет не тот рычаг, поперхнется воздухом, заговорится с дамочкой, не услышит хлопка выстрела, засмотрится на ложу, будет перекуплен на корню людьми Столыпина, кайзера, папы, богдыхана, чертом, дьяволом - и Богрову не удастся выбежать из театра и сесть в экипаж, где за кучера сидел Асланов-младший, который должен был вывезти Богрова за город, оглушить, привязать к ногам рельс и бросить стоячий труп в Днепр, пусть себе стоит в воде, пока не сгниет.
Но если Богров не успеет выбежать, Спиридович кидается на него с саблей и рубит шею: мертвецы молчаливы, концы в воде.
Однако, когда Спиридович, отсчитав про себя двадцать пять мгновений и поняв, что Богров не сможет убежать, схватил саблю и ринулся на него, один из самых близких людей, генерал Иван Савельевич цу Лозе, повис побелел лицом, тонко закричал:
– Возьмем живьем! Только живьем!
Спиридович мычал что-то яростное, силился оторват от себя цу Лозе, началась свалка, но с каждым мигом понимал все явственнее, что Богров останется жить; иллюзий не было - происходи все это на улице, когда кругом б ы д л о, затоптали б в мостовую, в куски б разорвали, а тут интеллигенты в манишках, семидесятилетние деды, у них лишь в извилинах - сила, в руках давным-давно кончилась!
Третий "прокол" произошел, когда Кулябко выбежал из театра, поняв, что Спиридович ничего сделать не сможет, - не отрывать же от него цу Лозе, объясняя: "Дайте ему свидетеля убрать, генерал, не мешайте, право, выполнить наш патриотический долг до конца".
Там у парадного подъезда стоял ротмистр Самохвалов, кретин, служака, без фантазии в голове, ему б артиллерийским расчетом командовать, а не в тайной полиции служить.
Кулябко увидел белое лицо Асланова, сидевшего на козлах, взмахнул рукой, Асланов все понял, неторопливо взял с места, но этот жест заметил Самохвалов, кинулся к Кулябко рысцой, и тот, не зная, что сказать ему и как сделать так, чтобы в мозгу ротмистра не связался воедино странный жест рукой и немедленный отъезд экипажа, выпалил:
– Срочно поезжайте на квартиру Аленского, он в премьера бахнул!
(Только потом сообразил: открыл ротмистру все свое знание, махом, даже псевдоним агента, что бы сказать - "Богров"!..)
...Той же ночью в Петербург пошел приказ Курлова: "Срочно опечатать кабинет Столыпина в Ново-Елагинском дворце, впредь до особого указания".
(Спецсообщения из Парижа и Берлина о готовящемся покушении, привезенные Столыпину дочерью, хранились там, в сейфе.
Они будут сожжены Курловым через семь дней.)
"Начальнику Киевского жандармского управления
Рапорт
Во время покушения на жизнь министра внутренних дел Столыпина я находился у входа в городской театр с "народной охраной". Когда в театре происходило задержание преступника, вышел Кулябко и, встретившись со мною, сказал: Аленский стрелял в Столыпина, езжайте к нему домой, произведите обыск".
Я поехал домой к Богрову; выяснив телефон на квартире (6-09), потребовал от телефонной конторы, чтобы после вызова мне сообщали тот номер, откуда звонили.
Вскоре после
– "На сколько?" - "Не знаю". Я спросил после этого: "Кто говорит?" Ответили: "Михаил Абрамович Розенштейн".
– "Кто вы?" - "Вам это неинтересно". И - дал отбой. Станция немедленно сообщила, что звонили с номера 15-08, из гостиницы "Эрмитаж". Я откомандировал туда околоточного надзирателя Домбровского с поручением провести обыск и задержать говорившего, - до особого распоряжения. Домбровский позвонил мне оттуда и сообщил, что, по заявлению гостиничного начальства, с квартирой Богрова говорил надзиратель петербургской полиции, который якобы заведует участком охраны, где находится гостиница.
Я сказал, что этому объяснению не могу верить и поручаю этого надзирателя разыскать. Тогда околоточный Домбровский позвонил мне вторично и сообщил, что звонил действительно надзиратель регистрационного бюро (Сов. секретный отдел особого отдела департамента полиции) Калягин, который именем "Розенштейн" назвался умышленно.
Через некоторое время раздался еще один звонок. Спросили: "Это квартира Богровых?" На мой утвердительный ответ последовал вопрос: "Известно ли здесь о произошедшем в театре, где у задержанного в кармане оказалась визитная карточка с фамилией Богрова?" Я спросил, зачем мне это сообщают и кто говорит? На это мне ответили: "Кто говорит - неинтересно, говорю вам так, на всякий случай, из гостиницы".
По последовавшему сообщению станции, со мной разговаривали с телефонного номера 26-24.
Я вызвал этот номер; мне ответили, что это "канцелярия Бюро по выдаче билетов на торжества, у аппарата дежурный".
Я спросил, кто говорил с номером 6-09; мне ответили "Никто".
Я заявил тогда начальнику телефонной конторы претензию, что, несмотря на мое распоряжение, путают номера телефонных аппаратов. На это начальник конторы ответил: "Что они вам болтают, я сам знаю, что с вами говорил номер 26-24". Я попросил его записать о произошедшем на память и вновь вызвал 26-24. Попросил к аппарату кого-либо из офицеров. Мне ответили: "У аппарата ротмистр Терехов". Я сказал, что с этого номера кто-то предупредил квартиру Богрова об инциденте в театре. "Кто говорил, уведомьте меня об этом". На это последовал ответ: "Передаю телефон". Я спросил, кто у аппарата. На это последовал ответ: "Курлов". Я повторил свою просьбу. Но вместо ответа телефон был передан другому лицу. Было сказано: "У телефона ротмистр Козловский". Я в третий раз передал ему просьбу выяснить говорившего и получил ответ: "Это говорил я". На вопрос, кто говорил перед ним, ответили: "Курлов".
Я попросил подтвердить, что с квартирой Богрова говорил он, ротмистр Козловский, и, получив такой ответ, сказал, что более ничего не имею передать.
Об этом я сообщил полковнику Кулябко, а затем по его приказанию подал о сем рапорт Спиридовичу.
Ротмистр Самохвалов". "Ничего, все образуется, главное - спокойствие!"
Утром встретились у Курлова.
Спиридович был хмур, под глазами залегли тени:
– Дедюлин даже говорить не хочет... Яростен...
– Есть отчего, - согласился Курлов.
– Я тоже не в восторге ото всего происшедшего: и Богров жив, и Столыпин в постели шутит; лейб-медик Боткин полагает, что через неделю встанет; температура почти нормальная - тридцать семь и три; после бритья язык посмотрел в зеркальце, посетовал: "Это во мне губернаторский обед... Судя по всему, я и на этот раз вылез"...