Горение. Книга 3
Шрифт:
– Спаси бог… Одна надежда на власть: цензурный комитет такую книгу запретит, – Шорникова сказала это серьезно, зрачки расширились, сделавшись какими-то фиолетовыми, птичьими. – У тех, кто отступил, одна надежда, господин полковник… Имя этой надежде – власть.
– Сильная власть, – уточнил Герасимов, – способная на волевые решения… Кстати, Доманский это кто?
– Это псевдоним. Настоящая фамилия этого члена ЦК Дзержинский.
– Не тот ли, что особенно дружен с Лениным, Бухариным и Люксембург?
– Именно.
– Где он сейчас?
– Здесь. Координирует работу поляков и литовцев с русскими.
– Адрес
– Он умеет конспирировать, как Ленин.
– Поищем сами… Когда вы сможете внести свои предложения по поводу думской фракции социал-демократов и их связей с военной организацией партии?
– Связей нет, Александр Васильевич, – Шорникова вздохнула. – Или продолжать Василием Андреевичем вас величать? Нет связей. Зачем вы так? Мы же уговорились говорить правду… Связь военных с думской фракцией надо создать…
Вскоре Герасимов получил информацию, что двадцать девятого апреля девятьсот седьмого года в общежитии политехнического института, в присутствии члена Государственной думы, социал-демократа Геруса, состоялось собрание солдат, на котором по предложению «пропагандиста» Шорниковой было решено послать в Государственную думу – от имени военной организации – наказ социал-демократической фракции, в котором будут изложены пожелания армии…
Сразу же по прочтении этого сообщения Герасимов отправился к Столыпину.
– Я бы хотел прочитать текст этого наказа, – сказал премьер. – Скажите на милость, к армии подбираются, а? Ну и ну! Такого я себе представить не мог! Это же прямой вызов трону, не находите?!
Эк играет, подумал тогда Герасимов, будто бы и не он подтолкнул меня к этой комбинации! Или у них, у лидеров, отшибает память? Выжимай из себя по каплям раба, подумал Герасимов; прав был Чехов, все мы рабы; Петр Аркадьевич прекраснейшим образом помнит наш разговор и результатов моей работы ждал затаенно; наконец дождался; все он помнит, но играет свою партию, играет тонко; впрочем, жить ему не просто, кругом акулы, так и норовят схарчить; у нас ведь только тем и занимаются, что друг друга подсиживают; это и понятно – делом заниматься трудней, ответственности больше, знания потребны, смелость, а интриги сами по себе живут: запусти слух, поболтай в салонах, сочини подметное верноподданное письмо, засандаль статейку – через своих перевертышей – в парочке контролируемых изданий, вот и понеслось! Дело
– тяжко, да и ближе к идее истинного равенства: тот, кто сильнее и умней, получает больше, набирает силу и влияние, а ведь легче не дать другому, чем научиться самому. Да и через наших чиновников с каким делом пролезешь? Всё душат на корню, ястребы какие-то, фискалы тупоголовые, только б запретить, только б не позволить! Страх что за империя у нас! Проклятие над нею довлеет, истинный крест, проклятие…
Назавтра, встретившись с «Казанской», Герасимов получил текст наказа, в котором были и его фразы, – работали вместе, вдохновенно: написанное под диктовку тайной полиции можно вполне трактовать как призыв к неповиновению властям и подстрекательство к бунту.
Столыпин, прочитав наказ, брезгливо его от себя отодвинул:
– Такого рода бумаги не имеют права объявиться в Думе, Александр Васильевич. Меня не волнует возможность конфликта с кем бы то ни было. Пусть думские соловьи заливаются, кляня меня супостатом, но идея самодержавия мне дороже всего, им я призван к службе, ему я
– Мне бы хотелось послушать вашего совета, Петр Аркадьевич, – ответил Герасимов, прекрасно понимая, что в аккуратных словах Столыпина содержалась ясная программа: необходим арест социал-демократов и военных, конфликт с Думой и, как следствие, ее разгон. Новый выборный закон был уже в столе премьера, оставалось только получить повод, чтобы его распубликовать. Арест думской фракции без приказа, думал Герасимов, я проводить не стану; проведешь – а назавтра выгонят взашей, скажут, самовольничал, поступил без санкции сверху; у нас стрелочниками расплачиваться умеют, вверх идут по ступеням, сложенным из имен тех, с кем начинали восхождение.
– Мой совет таков: поступать строго по закону, полковник, – сухо ответил Столыпин. – Самоуправства мы никому не позволим, но если получите неопровержимые данные, что делегация намерена явиться к социал-демократическим депутатам, – заарестуйте… При этом, однако, помните, что улики должны быть налицо, как-никак неприкосновенность и так далее… Иначе я отрекусь от вас. Не обессудьте за прямоту, но уж лучше все с самого начала обговорить добром, чем таить неприязнь друг к другу, если что-то сорвется…
– Текст наказа, подготовленного моим агентом, – Герасимов кивнул на две странички, лежавшие перед Столыпиным, – можно считать уликовым материалом?
– Если этот наказ будет обнаружен у социал-демократов Думы, – вполне.
– Хорошо, – Герасимов поднялся, – я предприму необходимые шаги немедля.
В охране Герасимов подписал ордер на обыск в помещении социал-демократической фракции, которая арендовала здание на Невском, в доме девяносто два, на втором этаже; наряды филеров дежурили круглосуточно: в тот момент, когда солдаты появятся со своим наказом, нагрянет обыск; дело сделано, конец Второй думе.
Пятого мая девятьсот седьмого года делегация солдат пришла к депутатам, на Невский.
Филеры немедленно сообщили об этом в охранку; Герасимов, как на грех, отправился ужинать в «Кюба» с маклером Гвоздинским: играть начал на бирже по-крупному, поскольку теперь безраздельно владел информацией о положении во всех банках, обществах кредита, крупнейших предприятиях, ибо агентура освещала их ежедневно: основанием для постановки негласного наблюдения за денежными тузами явилось дело миллионера Морозова (давал деньги большевикам) и безумие капиталиста Шмита (возглавил стачку рабочих на своей же фабрике на Красной Пресне).
Сообщение филеров о начале коронного дела получил полковник Владимир Иезекилевич Еленский, ближайший друг подполковника Кулакова, у которого Герасимов отобрал Шорникову.
Дудки тебе, а не коронная операция, подумал Еленский о своем начальнике, опустив трубку телефона; перебьешься; ишь, к премьеру каждодневно ездит; пора б и честь знать; за провал операции отправят, голубчика, куда-нибудь в тмутаракань, клопов кормить, а то и вовсе погоны отымут, в отставку.
Еленский достал из кармана большие золотые часы «Павел Буре», положил их перед собою и дал минутной стрелке отстучать пятнадцать минут. Думские социал-демократы люди многоопытные, конспираторы, голову в петлю совать не намерены, солдат с наказом быстренько спровадят, – разве можно давать повод царским опричникам?! Они только этого и ждут, и так под топором живем…