Шрифт:
– Всю ночь бормотала себе под нос, а под утро затянула какой-то заунывный мотив, у меня чуть сердце от тоски не остановилось, ей-богу. В окно бы вышел, если б были тут окна, – клялся Илье с Лешей дежурный, едва в себе от счастья, что его смена закончилась.
Уставшие красные глаза и тени под глазами ясно говорили, что эта ночь далась ему нелегко.
И не мудрено – голос твари из линолеума, громкий и скрипучий, они услышали еще из коридора. Первое, что Леша увидел, войдя, было несчастное лицо дежурного, обращенное к столу с мониторами, а рядом на столе, с почетного места, посреди расчищенного от мятых исписанных стикеров и ровных папок с документами, лежал, от избытка чувств подрагивая загнутыми краями, линолеумный круг, который они все в Отделе между собой называли
– … Бросил он веретено в печь и всю кудель следом! И тотчас девка из невесты его любимой превратилась в кикимору болотную. Испугался молодец, да и за вилы схватился. Рухнула она тогда на колени, взмолилась: «Алешенька, свет мой ясный! Ради тебя я к ведьме-то пошла, ради твоей любви только, голубь мой сизокрылый!» – пропищал линолеум, изображая блажную девку, да так пискляво, что зубы сводило.
Леша наградил его кислым взглядом и отошел подальше, но дежурный уже схватил линолеум со стола и подрагивающими руками пихнув Леше в грудь, заполошно зашептал с настойчивостью, свойственной только одержимым и людям, которые держатся из самых последних сил: «Забирайте уже обоих, пока я тут сам с ума не сошел!»
Пьеса, как видится, длилась уже не первый час.
«Как смеешь ты говорить мне о своей любви!» – взревело оно так, что Леша вздрогнул и в панике едва не разжал руки, кривясь от высоких децибел и накала страсти. «– Заблазнила, спортила, бесовка! – Не губи, Алешенька! – заплакала кикимора. – Ради тебя я такою стала, душу свою христианскую у ведьмы на веретено выменяла, на веретене нитку сплела, а ниткой крепко-накрепко тебя к себе привязала, и теперь тебе свет без меня мил не будет, и никуда нам друг от друга не деться!» – голос твари даже не сбился, изображая деревенскую драму, пока его передавали из рук в руки.
– Было за это время что-нибудь внятное? – без особой надежды спросил Илья у дежурного.
Тот покачал головой, устало потирая виски.
– Ладно, отвезу его после обеда, покажу кое-кому – может чего расскажут, – вздохнул Илья. – Эту тоже выпускай, – кивнул он на монитор, где Яра, развалившись на спине, механически возила по полу рукавом.
– Сгорело в печи веретено, сгорела кудель, и нитка сгорела вместе с колдовством. Уехал Алешенька в другую деревню, взял себе невесту из местных, женился. Жена его новая понесла скоро, дите родилось – ну вылитый Алеша. Стали они втроем жить, да поживать. А кикимора…
Что стало с кикиморой, Леша не узнал, потому что Илья уже скатал разговорчивый круг и крепко зажал под мышкой, чтобы не развернулся.
***Ведьма сидела на столе, причесанная, умытая, накормленная всеми обещанными ей обезболивающими, и прихлебывала кофе из офисной кружки. Леша пропустил момент, когда она успела куда-то позвонить, чтобы ей привезли чистую одежду, и теперь разглядывал ее, стараясь не сильно пялиться. Черное, как зимняя ночь, платье, начиналось кружевами прямо у нее под горлом и заканчивалось оборками только над щиколотками. И она все еще носила перчатки! Кажется, это была другая пара, Леше не совсем был уверен: тонкая кожа, тоже черная, разумеется, матово блестела, и отчего-то совсем не выглядела неуместно. Аспидный оттенок будто вымыл весь цвет из ее волос и глаз, один только не до конца заживший росчерк на ее губах слабо выделялся на монохромном фоне. В чудном сочетании с почти мертвяцкой бледностью и запавшими глазами, платье делало из нее что-то среднее между огромной фарфоровой куклой и нарядным викторианским трупом. Приятно было осознавать, что даже несмотря на то, что дела у Яры явно были ни к черту, хотя бы чувство стиля ей не изменило.
Она
Казалось бы, недавние события должны были его чему-то научить, возможно, говорить «нет», или хотя бы какой-то осторожности, но Леша по-прежнему говорил «нет» только здравомыслию.
Яра, понятия не имея о его душевных терзаниях, вызывающе причмокнув, раскатала на языке кофейную жижу, как будто пытаясь найти там неведомые вкусовые оттенки, а после дернулась, будто от избытка нервной энергии и спросила:
– А молоко есть?
– Есть, – холодно ответил он.
Пусть знает, что ее кривляния здесь не приветствуются.
– В холодильнике, – он уточнил на случай, если ведьма ожидает, что он хотя бы пальцем пошевелит для нее.
У ведьмы хватило наглости укоризненно поднять брови.
– Ты все еще обижаешься на меня.
Леша возмущенно засопел.
– Нет, – соврал он, даже не пытаясь казаться правдоподобным.
Ответом ему стал неопределенный звук, который мог означать все, что угодно. Повисло молчание, душное и вязкое, какими бывают все неловкие молчания. У Леши все внутри зазудело от внутреннего конфликта. Он разрывался между невыносимым ощущением неловкости от тишины, нежеланием первым идти на примирение и раздражением от того, что самой ведьме, как видно, было в этом молчании вполне комфортно. Яра еще раз дернулась, невесть от чего, и мелко закачала ногой. Жестко опершись на руку, свободную от кофе, она рассеянно разглядывала на стену за его плечом, бросая взгляд то к одной, то к другой точке. За спиной у Леши была только карта города, где он отмечал все случаи найденных химер в архиве, которые смог найти, в надежде отыскать какую-то закономерность. И теперь, заметив, что Яра разглядывает карту, он не мог избавиться от любопытства. Желание прервать тишину назойливо требовало выхода, становясь похожим на статику, трещало и жужжало в его голове множеством одинаковых мыслей. Обреченно вздохнув, Леша, наконец, сдался, признавая поражение перед лицом своего невроза.
– Для чего вообще ведьмы делают химер? – откашлявшись, спросил он.
Яра вздрогнула, резко дернув коленом, будто чужой голос вырвал ее оттуда, где она пребывала мыслями, так резко, что какая-то часть сознания не успела вернуться обратно в тело. Прежде чем ответить, она несколько раз моргнула, совсем по-кукольному, будто ей нужно было время, чтобы собраться обратно в наглую насмешливую ведьму.
– Много для чего, – заторможено проговорила она. – Для охраны, для работ, как материал для экспериментов…
– Как материал для экспериментов, – медленно повторил Леша, пытаясь игнорировать холодное гадкое чувство, поселившееся в его желудке при этих словах.
– Да, – рассеянно подтвердила ведьма. – Папа какое-то время, несколько лет, на самом деле, много экспериментировал с химерами, когда хотел вернуть маму. Он, конечно, сжег ее тело, потому что органика… хрупкая и со временем она все равно бы… – Яра неопределенно махнула рукой, будто это что-то объясняло, и быстро облизнула губы. – Но все же сохранил пару прядей, немного крови, на всякий случай. Пытался сделать что-то, но так и не смог получить того, чего хотел.