Горицвет
Шрифт:
Наконец, после многих попыток и опровержений, ему улыбнулась счастливая идея связать литеры с начальными словами рыцарского девиза. Он снова бросился к гербовникам и родословным книгам Нижеславской губернии — в его времена вышло только три тома, — но ему несказанно повезло, среди опубликованных описаний он нашел герб с девизом, состоящим из четырех слов, начальные буквы которых полностью совпали с теми, что были выдавлены на кожаной обложке дневника.
Герб, хотя и несколько измененный, напоминал известную ему уже по прежним изысканиям запись в Дрезденском гербовнике. Потомки рыцаря сохранили главный родовой символ — белый, или серебряный, цветок. А это уже само по себе многое значит. Нужно иметь в виду, что рыцарская
Князь Андрей Федорович конечно, с любопытством прочитал и то, что было написано в родословной книге о происхождении его отдаленных родственников. Можете себе представить, их родословная начиналась типовой фразой о том, что родоначальником фамилии является некий Иоганус «выезжий из Прус», что применительно к большинству других дворянских фамилий означало либо новгородское, либо литовское происхождение предков. Но вот каким образом этот самый Иоганус получил свою русскую фамилию, узнать было небезынтересно, поскольку его немецкое прозвание совершенно нигде больше не упоминается.
Скорее всего, оно было просто-напросто слишком тяжело для русского уха. Так вот, Иоганус вышедший из Прус, поступил на службу к Московскому великому князю и был пожалован государем Василием Ивановичем — Василием Третьим — деревенькою Займищи с землями в окрестностях Нижеславля. А ближайшим покровителем, и самым ближайшим товарищем Иогануса стал, кто бы вы думали? — князь Иван Федрович Репня-Оболенский — один из ближних бояр великого князя и впоследствии фаворит великой княгини, Елены Глинской. Надо ли вам напоминать, что Глинские были в близком родстве с нашим героем. Неразлучное верное приятельство с Оболенским не прошло для него даром. Друзья были так хороши друг с другом, что одного из них, не имевшего к тому же своего русского прозвища, стали называть уменьшительным производным от княжеской фамилии. Вы, может быть, уже догадываетесь каким?
Грег замолчал, обратив на Жекки немигающий темный взгляд, и она почувствовала, что ноги ее не держат. Она покачнулась и, наверное, упала бы, если бы сильная рука Грега не поддержала ее.
— Не надо… — кое-как выдохнула она, уже не нуждаясь ни в каких пояснениях.
— Оболеша, — громко произнес Грег, будто бы не расслышав ее просьбы.
Жекки сидела ни жива ни мертва.
— Ну, а дети Иогануса, — продолжил он с тем же вызывающим спокойствием, — уже на правах самобытности назывались Левошка сын Оболешев, да Мишук Иванов сын Оболешев. В общем, русская, стихия приняла их с подобающим безразличием, и они укоренились в ней уже вполне основательно, на века. Земельные владения их, что для нас с вами должно быть показательно, во все последующие годы не уходили за пределы бывшего Мышецкого княжества, хотя у иных представителей
Что до дневника, то его писал, как не трудно догадаться, дед вашего ненаглядного Аболешева — рассеянный мечтатель Роман Павлович, пожелавший, вероятно, представить, как мог бы писать и говорить образованный человек его эпохи, знающий, что он поражен неким страшным недугом. На самом деле, думаю, в его дневнике изложена далеко не вся правда. И скорее всего, самое существенное для нас так и останется тайной. Но в любом случае, иммитация откровенности, предпринятая Романом Аболешевым — тогдашним деспотом Каюшинского заповедника, — помогла нам пролить свет на его сверхъестественную природу. А это уже, согласитесь, не мало.
XXXVII
Подсвечник с горящей свечой стоял прямо на полу чуть поодаль от стула, на который Грег снова усадил Жекки. Она слушала не шевелясь, не сводя глаз с маленького трепетного огонька, пробивающегося сквозь окрестный морок. Ей казалось, что это светящийся лепесток — выпавшая частичка ее кровоточащего сердца. Сердце вдруг сделалось невероятно огромным, настолько огромным и тяжелым, что заполнило собой все внутри. Оно билось где-то в ребрах, в горле, в висках, отдаваясь вздрагивающими толчками в кончиках пальцев, сводило болью коленные суставы и врезалось тупыми ударами в спину. Ему было тесно. Ослабевшее тонкое тело Жекки с трудом удерживало его в себе. И вот маленький кусочек внутреннего жара как будто бы выплеснулся через хрупкий край и засветился отдельным светом, освободив для Жекки крохотный простор для дыхания.
— Я полагаю, — сказал Грег, приблизившись к Жекки и заслонив собой огонек свечи, — из моего объяснения вы увидели, насколько далеко от истины ушел господин Охотник. Единственное, в чем я, пожалуй, готов признать за ним преимущество, так это в свирепом упорстве и настойчивости, с которыми он преследовал Зверя.
Очевидно, благодаря этому своему фанатизму ему действительно удалось обнаружить некое тайное место, где совершается обязательное ритуальное обращение в волка. Я, к сожалению, не могу похвастаться знаниями на сей счет. Могу лишь уверить, что это место находится не здесь. За Старое Устюгово я вам ручаюсь.
— Не беспокойтесь, я знаю, где это место, — тихо ответила Жекки и поднялась со стула.
Она плотнее обтянула шаль, прикрывавшую плечи, обвела глазами тускло поблескивающие лаком и почти неразличимые уже портреты и, словно не замечая присутствия Грега, медленно пошла мимо него, вдоль стены.
— Жекки, — крикнул Грег. Она впервые услышала его крик, впервые его голос сорвался. — Куда вы?
Она не ответила, продолжая идти. Он настиг ее в два прыжка, схватил за руку, заслонив собой от красноватой сумеречной темноты, наполнявшей галерею.
— Куда вы? — повторил он, больно стискивая ее предплечье.
— На станцию, — сказала она тем же странным, не своим голосом, какой появился у нее после слезного приступа. Сейчас ей совсем не хотелось плакать, но прежний голос не возвращался. — Мне нужно домой, — добавила она и подняла на Грега повитые влагой глаза. По его лицу пробежала тень, как будто то, что он увидел в ее изменившемся взгляде, нанесло ему смертельный удар.
— Жекки, — сдавленно прошептал Грег, — вы не можете туда вернуться, я не отпущу вас к нему.
— Я должна ехать, — возразила она тихо и непреклонно.
— Но вы не можете, — превозмогая себя, повторил Грег. — Подумайте, что вас ждет с ним, вы погибнете.
— Я должна.
— Жекки, вы… ты что сумасшедшая? Ты слышишь, что я тебе сказал? — прорычал он, встряхивая ее, как будто бы в его руках была тряпичная кукла.
— Пустите, — ничуть не меняя интонации, проронила она. — Если в вас осталась хоть капелька… — какую-то долю мгновенья Жекки подыскивала точное слово. — Капелька чести…