Горит ли Париж?

Лапьер Доминик

В коробке на заднем сиденье джипа сержанта Дона Флэннегана бегал любимец роты кролик Дженни, тощее животное, освобожденное на нормандской ферме. Остановившись на какое-то время посреди толпы, Флэннеган заметил пробиравшегося к нему француза, в руках которого трепыхался огромный жирный кролик. Француз увидел костлявого Дженни и в трогательном порыве решил, что он предложит Флэннегану кролика, который будет повкуснее, чем то дохлое животное, что было в джипе. С большим трудом Флэннеган убедил своего изумленного благодетеля, что Дженни не предназначался для еды.

Но еще больше, чем какие-либо подарки от анонимной толпы, прибывающих

воинов смущала огромная благодарность всего народа. К тому времени, когда рядовой 1-го класса Джордж Макинтайр из роты «Б», уроженец Нью-Джерси, прибыл на площадь Звезды, он уже попадал в объятия столько раз, что «думал, что у него переломаны ребра». Макинтайр, «маленького роста, почти лысый, во рту лишь половина зубов», спрыгнул со своего буксируемого трактором бульдозера, чтобы отдохнуть. Усевшись, он увидел, как «прекрасная восемнадцатилетняя девушка» проталкивается к нему через кольцо обступивших его людей. Не меньше десяти секунд она внимательно разглядывала небритого, грязного солдатика. Стоявшие вокруг люди притихли. Вдруг ее лицо озарилось счастьем, и она воскликнула: «Народ Франции вновь может поднять голову. Мы благодарим Господа за наших освободителей. Да здравствует Америка! Да здравствует Франция!» После этих слов она бросилась на сидевшего с открытым ртом солдата и поцеловала его. Затем, покрывая его руки поцелуями, она опустилась перед ним на колени. Глубоко тронутый и не менее смущенный Макинтайр поднял эту прекрасную девушку и сам поцеловал ее, на этот раз под радостные вопли толпы. Солдатику из Нью-Джерси, глаза которого наполнились слезами, показалось, будто «все тяготы войны отступили перед трогательным поступком одной девушки».

* * *

В своей двухкомнатной квартире по улице Ришелье, 102, мадам Жак Жюже прислушивалась к радостным воплям толпы под окнами. Почтенная вдова, которой исполнился уже 71 год, улыбалась этому шуму с легкой печалью. В Париже она была одинока, отрезана от своей семьи и встречала День освобождения так же, как провела почти весь период оккупации, — один на один со своими мыслями. Она не расслышала, когда в дверь постучали в первый раз. Наконец она услышала стук, но решила, что это ошибка. Когда постучали в третий раз, она со страхом пошла открывать.

За дверью стоял улыбающийся гигант в странной форме. Он полез в карман, и таким образом в День освобождения первый же американец, которого увидела мадам Жюже в своей жизни, вручил ей письмо. Это было письмо от ее единственного сына, проживавшего за 3600 миль от Парижа, в другой стране, которую она совсем не знала. Пришедший к ней военный оказался подполковником Ги Стоуном. Сын мадам Жюже был соседом Стоуна в Фо-рест-Хиллз, штат Нью-Йорк. В тот вечер, когда Стоун покидал Соединенные Штаты, Жюже дал ему это письмо. «Оно принесет тебе удачу», — сказал он. Это письмо Стоун пронес с собой, как талисман, через сражения на берегу Юты, на полях Нормандии и доставил в эту невзрачную парижскую квартиру.

* * *

В веселом карнавале, царившем теперь на улицах Парижа, все происходило одновременно. Возбужденные бойцы ФФИ с бутылкой в одной руке и винтовкой в другой прочесывали крышки города в поисках немецких снайперов. На Елисейских полях хор под руководством радостно

возбужденного пожарника попеременно распевал «Марсельезу» и «Год блесс Америка». Вокруг еще сопротивляющихся немецких опорных пунктов солдаты 2-й бронетанковой сражались и умирали, тогда как всего в нескольких кварталах их товарищи, закончив свое сражение, праздновали победу.

Подполковник Кен Даунс и лейтенант Джон Мовинкл решили пропустить по бокальчику за возвращение в единственном месте, которое, по мнению бывшего газетчика Даунса, было подходящим для такого случая, — в отеле «Крийон». Даунс растолкал служащих отеля, загораживающих железной решеткой вход в вестибюль, и вошел внутрь. Увидев происходящее там, он резко остановился. Из одного конца вестибюля в другой выстроилась угрюмая масса немцев с ранцами через плечо, с пристегнутым к поясу оружием. Они уставились на двух американцев. Затем один из них вышел вперед. «Вы американцы?» — спросил он.

Даунс ответил утвердительно.

— Тогда, — продолжал немец, — мы сдадимся вам, а не тем, — он презрительно кивнул в сторону толпы за дверями отеля.

— Сколько вас? — спросил Даунс.

— Сто семьдесят шесть, — ответил немец.

Даунс на секунду задумался. Затем повернулся к Мо-винклу. «Лейтенант, — сказал он, — позаботьтесь о пленных». С этими словами Даунс отправился на поиски более подходящего бара. Оставшись один со ста семьюдесятью шестью пленными, Мовинкл решил разоружить их, как джентльмен. Он приказал им сдать оружие в гардероб.

Пока они это проделывали, Мовинкл обнаружил союзника — огромного роста французского лейтенанта в форме полка спаги. Он полагал, что это штаб Леклерка. Француз решил осмотреть отель. Вынув кольт из кобуры, он расчищал дорогу к лестнице, расталкивая попадавшихся на пути немцев рукояткой пистолета. Американец пошел за ним. Наверху был огромный банкетный зал, все еще заваленный остатками последнего пиршества немцев. Молодые офицеры вошли через разные двери и почти в один и тот же момент заметили трофей, оставленный немцами, — ящик шампанского. Насколько позволяло им чувство собственного достоинства, они заспешили наперегонки к этому ящику. И добрались к нему одновременно.

— Лейтенант Жан Бьельман, французская разведывательная служба, — произнес француз.

— Лейтенант Джон Мовинкл, американская разведывательная служба, — ответил Мовинкл.

— Я предлагаю, — промолвил француз, делая широкий жест, — шесть вам и шесть мне. — Мовинкл в знак согласия вежливо поклонился, и молодые офицеры разобрали шампанское. Затем друг подле друга, держа в охапке бутылки с шампанским, они торжественно направились вниз по парадной лестнице отеля мимо своих ошарашенных пленников и, смеясь как два только что напроказивших школьника, продефилировали из отеля.

В нескольких кварталах от этого места два грузовика с бойцами ФФИ подкатили к главному входу не менее знаменитой парижской гостиницы. Грязные и пыльные, в беретах, майках и промасленной рабочей одежде они прошли, словно рабочие батальоны на защиту Мадрида, в самую цитадель старорежимной роскоши — отель «Риц». Во главе их шли самозванный генерал этой армии Эрнст Хемингуэй и два его добровольных помощника — достопочтенный полковник Дэвид Брюс и «Мутард», служивший до войны инженером на принадлежавшей Франции железной дороге в Эфиопии и выполнявший роль начальника штаба в хемингуэйевской армии ФФИ в течение последних четырех дней.