Горит восток
Шрифт:
Лиза чуть не вскрикнула. Она узнала участок пути, где когда-то стоял маннберговский вагончик. Здесь тогда ее взяли. Киреев больно заломил ей руки и швырнул в угол вагона… Вот площадка, где были раскинуты палатки рабочих. Отсюда начинался глубокий овраг, возле которого она впервые встретилась с Васей… А здесь, да, здесь, отрезало ноги Еремею… Значит, теперь скоро и Шиверск… У Лизы с собой не было никаких вещей, только узелок с провизией на дорогу, который ей насильно всунула Евдокея. Славные старики! Они оба ее провожали, купили на свои деньги билет ей до Шиверска и еще дали сорок копеек
Знакомый участок пути остался уже позади, а в памяти Лизы ярко стояли ее встречи с Васей там, у овражка, иногда короткие и торопливые, но всегда наполненные чем-то большим, глубоким, зовущим вперед… До этих встреч с Васей мало было светлого в жизни Лизы — разве только в далеком детстве и начале юности. А потом централ, одиночка, болезнь. Но что это все? И зачем это все помнить! Тяжелое, горькое… Вася помог ей понять жизнь, показал путь борьбы за счастье народа, словно лучом осветил прежде темное и непонятное. Коротко, мало светил этот луч, но он не погас в ее душе. И не погаснет!
Опять загремели пролеты железного моста… Господи! Да ведь это мост через Уду! Вон уже видны обрывы Вознесенской горы, вьется дымок над высокой трубой водокачки, а слева такая знакомая цепь синих отрогов Саян, Рубахинское ущелье, заросли сосняков близ Уватских заимок…
Заскрежетали тормозные колодки. Поезд остановился. Лиза не двинулась с места, сразу как-то захолонуло сердце, и ноги отнялись. Приехала?.. Она видела в окно, как по платформе побежали пассажиры, дивилась на здание вокзала, которое при ней тогда только начинали строить. Смотрела на сплошной поток людей и не видела ни одного знакомого лица. Конечно, за шесть лет много воды утекло…
А ты, тетка, чего не сошла? — Постукивая компостером по большому пальцу левой руки, стоял главный кондуктор.
Лиза не поняла: чего он так о ней заботится?
Да я сейчас… — Она поднялась и пошла, переступая отяжелевшими ногами.
Главный шел у нее за плечами, ворчал:
Знай гляди за вашим братом — все норовят зайцами проехать.
Лиза спустилась с подножки вагона, постояла в замешательстве, ошеломленная шумно движущимся потоком людей, и пошла к зданию вокзала.
Куда ты? — крикнул ей кто-то. — Здесь первый класс.
Она вошла в зал третьего класса. Там было грязно, душно. Все скамьи были заняты. Люди лежали на полу. Некоторые, разостлав тряпицы, выкладывали на них из замызганных мешков свои дорожные запасы — черствый хлеб, огурцы, вареную картошку; готовились обедать. Одна женщина сидела у самого порога, кормила грудью ребенка. Второй мальчик, постарше, ползал у нее в ногах, подбирая с пола окурки, совал себе в рот.
Дорогая, — сказала женщина Лизе, — дай сколько можешь, билет надо купить, обратно вернуться. Приехали сюда на беду свою.
У Лизы было сорок копеек. Она пощупала монетки в кармане курмушки, половину из них отдала женщине.
Зачем
Переселенцы мы. Думали, землю дадут. А земли пет. Ехать еще куда-то дальше надо. А куда еще я поеду? Мужика похоронила уже. Сама умру — в своей деревне хоть этих приютит кто-нибудь. А здесь все чужие, и я никому не нужная… Спасибо тебе, дорогая!
Лиза выскочила на платформу. Пошла бесцельно вдоль поезда. Дали два звонка.
«Зайти разве в вагон? — подумала Лиза. — Поговорить еще с Евфросиньей Яковлевной, пока поезд стоит».
Она направилась было к тому вагону, в котором ехала, но у подножки его стоял главный кондуктор. Прищурясь, он посмотрел на нее. Лиза отступила, слилась с толпой. «Ладно, пойду искать ночевку».
Она обогнула вокзальное здание и остановилась на площади, у коновязей.
Смеркалось. Звездочками падали легкие снежинки. Где же переночевать ей? У себя на заимке? В пустой избе, где двери и окна стоят распахнутыми настежь? Лиза зябко повела плечами. Нет, ночью туда она не пойдет. После… Переночевать у бабки Аксенчихи? Жива ли она? А у Дуньчи ночлег себе Лиза просить не будет. Лучше уж совсем к незнакомым.
Она пошла переулком, оглядывая дома: в какой из них лучше всего постучаться? И вдруг ей вспомнилось: Груня Мезенцева! Эта хорошая, и Ваня, муж ее, тоже хороший. Как она сразу не подумала о Мезенцевых? Только найдет ли теперь она их дом? Как все здесь переменилось! Будто совсем в чужой для нее город приехала.
Поплутав по окрестным темным улицам, Лиза все же нашла дом Мезенцевых.
Груня закричала от радости, повисла у Лизы на шее, стала целовать как самого близкого ей человека.
Лиза, милая, — опомнившись, наконец заговорила Груня, — ну, как же ты — совсем теперь на свободу?
Совсем, Грунюшка, совсем!
Ну как же я рада тебе! Ой, как рада! Ты давно?
Только с поезда…
А дома была?
Да где же у меня дом? Нет у меня дома… Мать свою стану искать. Ты не слыхала ничего про нее? Жива она?
Груня опять бросилась целовать Лизу.
Жива! Жива! Здесь она, в городе… Господи, ну как же я тебе рада, Лиза, милая!
Где она? Скажи мне! Ну скорее! — И счастливые слезы потекли у нее по щекам. Так томилась она все эти годы, так боялась страшной вести — и вот, оказывается, все хорошо. Скорей, скорее к ней, увидеть, обнять ее! — Грунюшка, да где живет-то она? У Василевых, что ли? Пойду я сейчас… — и больше говорить не могла, сорвала платок с головы, стала мять его, прижимать к мокрому от слез лицу.
Нет, нет, не у Василеных… Я отведу тебя. Мне самой хочется… — Груня подсела к Лизе, обняла ее за плечи вместе с нею заплакала.
Груня успокоилась нерпой, и, пока Лиза сидела, все еще тихо всхлипывая и вытирая ладонями мокрые щеки, она побежала на кухню ставить самовар, хотя и чувствовала, что это сейчас совсем ни к чему, не то она делает. Но чем-то надо руки занять, надо двигаться, просто так сидеть она не может… Как хорошо, что Лизу сразу с поезда встретила радость! Сказать ли сейчас и про Порфирия? Не погасить бы ей первой радости? Стремится ли к Порфирию Лиза? Груня все щепала и щепала лучину, вовсе забыв, что самовар она уже разожгла.