Горизонт в огне
Шрифт:
– Что я могу сделать для вас, дядюшка?
На мгновение Шарль впал в нерешительность.
– В общем… мне нужны деньги… Немного. Триста тысяч франков.
Две недели назад его собеседница была бы более сговорчива. Гюстав посоветовал Мадлен помочь дяде, и после их злосчастного недоразумения при мысли, что тот покинет банк, она так запаниковала, что охотно бы послушалась его. И Шарль ушел бы с чеком, даже не успев и рта раскрыть. Но с тех пор все наладилось. Приходил Гюстав. Благодарил ее. В руке у него было
– Триста тысяч франков – это примерно стоимость ваших акций в банке, не так ли? – ответила она. – Почему вы их не продаете?
Шарлю и в голову не приходило, что Мадлен может интересоваться подобными вопросами.
– Это наши единственные авуары, – терпеливо объяснял он. – То, что пойдет на приданое нашим дочерям. Если я продам акции… тогда, – он коротко рассмеялся, чтобы подчеркнуть всю нелепость ситуации, – я просто на паперти окажусь!
– Да что вы… До такой степени?
– Именно! Поверь, я обратился к тебе только потому, что исчерпал все остальные возможности!
Вдруг Мадлен разволновалась:
– То есть, дядя, вы… вы в шаге от разорения?
Горестно вздохнув, Шарль кивнул:
– Так и есть. Через неделю я стану банкротом.
Мадлен сочувственно покачала головой:
– Я бы охотно помогла вам, дядя, но ваши слова мешают мне это сделать, поймите меня.
– То есть как? Почему же?
Мадлен сложила руки на коленях:
– Вы же уверяете меня, что находитесь на грани банкротства. А тому, кто скоро умрет, дядя, денег в долг не дают, вы прекрасно это знаете…
Она издала сухой, короткий смешок:
– Если бы я не боялась показаться грубой, то сказала бы попросту… что покойникам денег не раздают.
Она на мгновение отвернулась, достала из кармана носовой платок и вытерла струйку слюны, текущую у сына по подбородку.
– Я даже спрашиваю себя, вполне ли законно давать деньги тому, кто приговорен…
Какая низость! Шарль заорал:
– То есть пусть имя Перикуров опять вываляют в грязи, ты этого хочешь? Этого хотел бы твой отец?
Мадлен грустно улыбнулась ему. Ей было его жаль.
– Он всю жизнь помогал вам, дядя. Он заслужил, чтобы вы оставили его память в покое, вам не кажется?
Шарль так поспешно поднялся, что опрокинул стул. Его чуть удар не хватил.
Но зря Мадлен воображает себя победительницей: Шарль всю жизнь участвовал в политических баталиях и научился покидать поле битвы с высоко поднятой головой.
– Я вот думаю, что ты за женщина…
Вопрос сопровождался таким испытующим взглядом, перед Шарлем встала задача непредвиденной сложности.
– Или, вернее, – он посмотрел на Поля, – что ты за мать.
Это
– Что… что вы имеете в виду, дядя?
– Какая мать допустит, чтобы вверенный ее заботам сын упал с третьего этажа?
Она вскочила, задохнулась.
– Это был несчастный случай!
– Что ты за мать, если твой семилетний сын так несчастен, что у него появляется желание выброситься в окно?
Этот выпад убил Мадлен. Она покачнулась, зашарила в поисках опоры. Выходя из комнаты, Шарль, не оборачиваясь, добавил:
– Рано или поздно всем нам приходится платить по счетам, Мадлен.
10
Последняя остановка перед банкротством. Шарля шокировало осознание того, до какой степени расходится с окружающими его взгляд на вещи.
Увидев, что Шарль входит в ресторан при Жокей-клубе Жубер отложил газету «Авто», убрал с колен салфетку, встал и приглашающим жестом вытянул вперед руки. Он указал на свой стол и с сожалением произнес:
– Простите, Шарль, что вынудил вас приехать, но суфле – блюдо капризное, оно, как говорится, не ждет…
Шарль был удовлетворен, он принимал извинения.
Жубер пользовался приборами с почти женской тщательностью, но на тарелку не смотрел. Вперив свой голубой взгляд в глаза Шарля, он раздражающе медленно жевал. Ну и что дальше? – казалось, спрашивал он. Прежде Шарль его терпеть не мог, теперь начинал ненавидеть. Жубер прекрасно знал ситуацию. Все эти люди хотели, чтобы он, Шарль, испил свою чашу до дна, это выводило его из себя. Он бы в бешенстве опрокинул стол, если бы перспектива банкротства не удерживала его.
– Дела мои… по-прежнему плохи.
Жубер не торопясь надел очки, склонился над помятой бумагой, которую придвинул к нему Шарль, и восхищенно присвистнул.
Жубера волновали не столько деньги, сколько то, что может быть запятнано имя Перикуров. Мадлен отказалась помочь своему дяде, ее женское начало опять взяло верх над стратегическими соображениями.
Он вытер губы и отложил салфетку:
– Шарль, вы уверены, что этого достаточно, чтобы спасти положение?
– Безусловно! – вышел из себя Шарль. – Я все подсчитал!
Гюстав Жубер улыбнулся и поднялся из-за стола.
Он подошел к сохраняемому за ним шкафчику, вытащил из перетянутого зеленым шнурком полотняного мешочка темно-синего цвета двести тысяч франков и переместил их в конверт с вензелем Жокей-клуба. А вернувшись, просто положил конверт на край стола.
Шарль пробормотал нечто невразумительное, что должно было сойти за слова благодарности.
– Хорошего вечера, Шарль. Мое почтение Ортанс.
– Спасибо, Жубер.
Он привычно назвал поверенного не по имени, а по фамилии. Ведь это всего лишь служащий.