Горизонты. Повесть о Станиславе Косиоре
Шрифт:
О том, что в Старобельске заседает выездная сессия окружного суда и слушается дело убийцы Письменного, Рашкевич узнал из газет.
Как получилось, что он не узнал своевременно об аресте братьев Хоменко? Почему со Старобельщины не получены сигналы? Что за проклятое время! Лучшие люда закапываются в свои норы и боятся высунуть нос! А если бы высунули, то знали бы, чем пахнет! Пахнет ладаном, потому что справляет заупокойную службу отец Григорий, вымаливает местечко в раю для своих людей…
Нет, Сергей Платонович вовсе не обнаруживал так открыто и прямо свои опасения. Василь читал их, как в раскрытой книге,
Вместо ответа прибыл сам Титаренко. Вид у него был не столь независимый, с каким он появлялся обычно в коридорах Вукоопспилки. Но, отметил Василь, держался он хорошо. И после двухчасового доклада Рашкевичу, вероятно, вовсе успокоился.
Титаренко уехал, все вроде бы затихло, Рашкевич обрел свою обычную, немного нервную жизнерадостность. Может быть, чуть более нервную… Почему — силился разгадать Василь, но не мог: было что-то, скрытое от него. Не от недостатка доверия к нему, Василю, безусловно нет… А от навыков конспирации — так он понимал.
И сейчас, когда Василь ехал к нему на дачу, в Зеленый Гай, какое-то предчувствие неприятно царапало его, что-то новое в отношении к нему Рашкевича. Будто он присматривался к нему пристальнее обычного. По-доброму присматривался, с расположением…
Какое отношение могло это иметь к вчерашнему сообщению Максима? Никакого, понятно. Разве только то, что ему, Василю, придется заменить Максима на время его «отпуска».
И все же… Василь стал восстанавливать этот разговор. Максим был несколько растерян, да, пожалуй, и было от чего растеряться! Рашкевич сообщил ему, что дядя его, Остап Черевичный, хочет с ним повидаться: он стар, Максим — единственный у него родной человек…
— Я и сам бы рад, — ответил на это Максим, — да кто же меня пустит во Львов?
— Для этого есть другие пути. — Рашкевич больше ничего не сказал, только добавил уже тоном приказа, чтобы Максим написал заявление об отпуске…
Сомнений нет, Рашкевич использует Максима как курьера. Отлично. Мы будем знать если не все, то очень многое: Максим повращается около дяди, в «сферах» УНР, и, если хорошо настрополить его, привезет новости, которых ждет Рашкевич. И которые пригодятся нам, решил Василь.
Имеет ли сегодняшнее приглашение на дачу отношение к этому плану? Да откуда у него такая мысль? Не его же дядя сидит во Львове и жаждет встречи с племянником…
А дачный поезд между тем пролетал мимо молодой зелени посадок, только что сбрызнутой теплым весенним дождем, в открытые окна входил вместе с паровозным дымом настойчивый ее запах.
И опять прибивалась мысль к Рашкевичу, много еще оставалось неясного: как он поддерживает связь со Львовом? Где их почтовый ящик?
На даче Сергей Платонович оказался один. Василю он обрадовался, тотчас сам накрыл стол, и выпивка была на высоте, и закуска… И настроен он был хорошо. «А легкий у него характер, — подумал Василь, — ведь только что злился-убивался и, смотри, уже отошел!»
— Слухай, хлопче, — сказал Рашкевич почти сразу, да он и вообще не любил тянуть резину, — тебе Максим говорил, что дядя его требует во Львов?
— Говорил, — усмехнулся Василь, — да он что-то
— А ты бы на его месте… что?
— Я? — искренне удивился Василь. — Да будь он мой дядя, я бы и минуты не думал… Интересно же!
— Вот именно! — Рашкевич, видимо, другого ответа от него и не ожидал. — Вот, значит, есть у меня такая мысль. Максим — парень добрый. Надежный. Но — мягковат. Интеллигентный шибко. На его интеллигентности дела не сваришь. Тут горючее требуется! А если тебя к нему приставить — будет в самый раз! И дяде — пожалуйста! — племянника предоставим. И для дела — человек! Подожди, помолчи… Послушай, зачем ты мне тут нужен. Не в няньки же к Максиму я тебя посылаю. Надо на словах, лично, а не через олухов, каких они мне посылают, рассказать про наши условия. Про наши потери и нужды. Дать понять, наконец, что силы у нас есть, но надо же ими распорядиться как след… Ну, это потом я тебе все расскажу, что ты должен… Ну чего ты на меня уставился?
— Простите, Сергей Платонович, я не очень понимаю. Ведь граница все-таки…
— Э, младенец ты! У меня граница вон где… — Рашкевич похлопал себя по карману. — Есть свои люди, переведут — не успеешь охнуть!..
Они еще долго сидели и говорили, и еще раз Василь подивился деловитости Рашкевича. Не было никаких сантиментов, декламаций насчет «самостийной Украины», были совершенно практические соображения: с кем встретиться, чего требовать, о чем докладывать…
И Василю ничего другого не оставалось, как слушать и мотать на ус. И с этого вечера на даче закрутилась двойная пружина выброски. Выброски за кордон.
Беседа была четко ограничена: начальник отдела Валерий Михайлович Горожанин захотел выслушать доклад Моргуна о предстоящем ему за границей, как оно было обрисовано Рашкевичем.
— Я, как посланец Рашкевича, — мой напарник в данном случае играет второстепенную роль, — объяснил Моргун, — должен поставить вопрос о немедленной помощи украинскому националистическому подполью на Украине. Просить литературу, деньги. А главное для нас, говорит Рашкевич, кадры. Пусть помогут людьми. Да не такими, каких они присылали… Я поинтересовался: «А каких они присылали?» Рашкевич засмеялся: «Головорезов. Это неплохо. Но ведь они обстановки не знают. Советской жизни. Терминологии. Насчет «церабкоопа» думают, что это что-то церковное, «ликбез» с «собесом» путают, а иные еще писать «ять» умудряются… Нужны другие люди: землемеры, ветеринары, агрономы, учителя, врачи, чтобы их можно было устроить на работу в любом районном земотделе, в тех пунктах, где у нас имеются резервы, свои люди, которые нуждаются в руководстве».
— Это все разумно, — признал Горожанин, — но пик вашего доклада на той стороне должен быть более острым: вы должны навести на мысль, укрепив ее конкретными фактами, о том, что террор по отношению к советским работникам — мера бесполезная. Это вызывает крупные потери, потому что ни одно дело не остается нераскрытым, ни одно убийство — безнаказанным. Реальных же успехов эти меры не дают. Вы должны опасениям Рашкевича придать более ясную форму: если руководство не проявит большей гибкости, то через некоторое время вопрос встанет так, что будет уничтожена наиболее ценная часть подполья, которая с таким большим трудом создавалась в ожидании будущей интервенции на Украине.