Горизонты. Сборник яркой современной фантастики
Шрифт:
– Консервы с водой пригодились. Такая жара, желудок крутит почём зря, питательная жидкость внезапно закончилась. А времени прошло много.
– Поболтать захотелось? – всё-таки роняю в ответ злобную фразу, уж не знаю кому, Рту или Ушам. И добавляю: – Чего от меня хочешь?
– Больше ничего: нам рассказали об операциях ЕС. Мы видели снимки, отчёты и видео.
– И ты переметнулся? За два-три часа превратился в предателя?
– Не
Такой диалог начал меня утомлять.
– К чему клонишь?
– Мы выходим из игры.
– Это война.
– Для всех, кроме власть предержащих. А мы играть в смерть и беды не намерены: ни на стороне ЕС, ни в рядах НАТО.
– Дурак! Натовские агенты уже поменяли расклад сил. Противник почувствовал себя увереннее, а ты – ты! – отказался от Родины. Скоро же…
– Безразлично, – прерывает Компас. – После того, что мы видели и слышали, наплевать.
– Что же они втемяшили тебе в головы! – яростный полувопрос сквозь зубы.
– Ничего. В том-то и дело, ровным счётом ничего. НАТО догадывались, что мы шпионы, в первую очередь, потому, что не видели раньше такого мутанта. Но нас не тронули, а энергетик поставили на невысокую мощность. Выпущенный разряд был как лёгкий удар током. Вреда не причинил, попал в область натива, замкнув металлический прибор, и связь с тобой пропала. А через минуту мы пообщались по компьютеру с теми тремя вражескими солдатами.
– Ну?! Договаривай!
– Те трое не воины или уже не воины. Они хотят мира и покоя. Как и мы.
– Так покойся с миром, ничтожество!
Палю из электромёта. Первый выстрел уничтожает разрыватель Компаса. Прочие – в «молоко», когда агент валится на колени. Глаза хватает трофейный устаревший автомат; насколько понимаю, раньше его держали невидимые мне руки Носа. Очередь, и электропушку выбивает из ладоней. Безоружен. Да и плевать. Плевать! Мне тоже нет дела до происходящего – сохранилось только желание свернуть мерзкому иуде четыре его пересаженные головы!
– Прежде чем нападёшь, – изрекает Компас, – даю тебе шанс уйти с нами.
– Куда? Куда, мать твою, мне уходить?!
– Прочь. От войны, от людей. От ненависти. Прочь.
Я молчу, а мёртвый ветер не шевелит исчезнувших травинок.
– Почему… уехали… натовцы? – проговариваю очень медленно.
– Они сделали свой выбор, – просто отзывается Компас. – А теперь наступило твоё время.
Ветер…
Автомат скалится хищно и сардонически. Не мигая, отвечаю тем же.
Я солдат. Воин. Воитель! И погибнуть должен, как воитель!
Должен… но – обязан ли?..
[На этом дневник обрывается.]
Картина четвёртая. Музыка наших душ
Леся Шишкова
Мне снова снился березовый лес. Я слышал, как шелестят маленькие круглые листочки, а теплый ласковый свет солнца неровными пятнышками ложился мне на руки.
Так было в моем далеком детстве, проведенном в Белоруссии…
Это уже потом вся семья перебралась в Америку, в небольшой городок близ Нью-Йорка.
Казалось бы, весь мир лег у ног еврейского мальчика, которого не любили в советской школе. Здесь всем было наплевать, кто ты и что ты, какого цвета у тебя кожа, какое вероисповедание в твоей семье. Здесь ты был просто Давид Кацман, человек…
Так было до той злополучной аварии. В одно мгновенье вся, уже понравившаяся жизнь, перевернулась с ног на голову.
Джейн погибла сразу, а я очнулся на больничной койке после четырех месяцев, проведенных в коме.
Тяжелая черепно-мозговая травма и у тебя нет зрения, у тебя нет слуха…
Спасением от полного сумасшествия стало остаточное светоощущение и неотмерший до конца слуховой нерв.
Я мог различать громкий лай собаки и визг бензопилы, в глазах начинали полыхать блики, когда кто-то из домашних включал свет в моей комнате. Но это было единственным мостиком, связывающим меня с прошлой жизнью.
Еще в больнице доктор Хопкинс пообещал мне, что рекомендует мою кандидатуру в какой-то экспериментальный проект по реабилитации слепо-глухо-немых.
Как я понял, проект был секретный и мне не рекомендовали о нем распространяться…
Почти сразу после воскрешения меня научили языку жестов, используя тактильное ощущение ладони. Подобное общение давалось с большим трудом.
Долгие однообразные дни тянулись медленно, и я изнывал в ожидании назначенного срока. Длительное нахождение в коме отразилось на иннервации мышц и нервных окончаний в моем организме. По этой причине я потерял чувствительность в ногах и руках. Любое движение давалось с трудом, и ложка поначалу выпадала из ослабевших пальцев.
Мне обещали, что нервные окончания восстановятся, но это займет длительный период. Я ждал…
Не знаю, почему из всей группы выбрали меня.
Видимо, я добивался больших успехов, чем мои сотоварищи, по причине недавней потери зрения и слуха. Рефлексы и мышечная память помогали на занятиях, а сознание и мышление опирались на прошлый опыт тридцатилетнего существования в абсолютно здоровом теле.
Мы тренировались ориентироваться и передвигаться в пространстве с помощью трости и эхолокации, пользуясь остаточным слухом и позже без него.