Горькая истина
Шрифт:
В пятом часу утра меня разбудил поручик Салатко-Петрище.
– Собирайтесь! – сказал он, – надо спасаться. Утром предполагается избиение, резня офицеров. Пойдемте в цейхгауз Учебной команды. Вам выдадут солдатскую шинель и фуражку.
В цейхгаузе я застал других офицеров, одевающихся в солдатскую форму. Ни одна шинель мне не подходила – все были мне широки и висели на мне мешком. Я оставил каптенармусу шинель, фуражку, шашку. Засунул за пояс снаряжения наган, пожелал всего наилучшего моим товарищам по несчастью, и в одиночном порядке пошел домой.
Мною овладело сильнейшее
С такими мыслями я вышел на полковой плац и пошел к воротам, которые были днем выломаны при мне. К величайшему моему удивлению, у ворот не было никого. Никакой стражи. Такое счастливое начало меня подбодрило.
Направляюсь по Лесному проспекту в сторону Невы – ни единой живой души. Пустыня. Город тихо и мирно спит.
Иду вдоль заборов и пустырей. Вижу – идут навстречу человек восемь солдат с винтовками с примкнутыми штыками. Поравнялись. Это наши солдаты возвращаются в казармы.
– Эй, земляк, – говорят, обращаясь ко мне, – что там в батальоне?
– Да ничего, – говорю, – всё благополучно, спят себе. А руку держу на нагане. Постояли. Посмотрели они на мою широченную шинель, да еще без пояса. И разошлись. Странно, думаю, что это мирно так кончилось. А плохо бы мне пришлось. Восемь здоровенных молодцов с винтовками.
Прохожу мимо Финляндского вокзала – никого. А днем тут происходило настоящее сражение. С трепетом подхожу к Литейному мосту – никого. Ни часовых, ни прохожих. Я единственный пешеход на огромном мосту.
Так я дошел до Главного Артиллерийского Управления. Там совсем светло – горит здание Окружного Суда. С треском, поднимая столбы искр, проваливаются потолки. То там, то сям шмыгают какие-то темные личности.
Около входа в Главное Артиллерийское Управление человек 15 штатских топорами разбивают какой-то ящик. Я с любопытством подошел к этой группе посмотреть, что там делается. Ящик полон солдатских перчаток. Все они одинаковые, одного номера. Громилы хватают перчатки, примеряют, затем кидают их на панель, хватают другие, вновь примеряют и опять кидают.
Они охвачены грабительской лихорадкой. Заметили наконец меня и в мою сторону посыпались отборнейшие российские ругательства. Я поспешил отойти.
На углу Сергиевской улицы и Литейного проспекта построено что-то вроде баррикады – стоят несколько пушек, повернутых в сторону Невского проспекта. При них двое часовых – солдаты. Они мирно разговаривают и не обращают на меня ни малейшего внимания. Улицы пусты и город продолжает мирно спать.
Я прошел немного далее, позвонил в свой подъезд. Швейцар моментально открыл.
Я был дома. Родители мои сидели в гостиной и ждали меня. Было около 6-ти часов утра.
Выспавшись и отдохнув от всех тягостных переживаний, я захотел пойти посмотреть, что делается на улицах столицы. Я надел штатский костюм и пальто, чухонскую шапку с наушниками и отправился побродить по улицам.
Какая противоположность тому, что я видел ночью.
Город полон беснующегося народа. Все разукрашены красными бантами и повязками на рукавах. С крыш стреляют городовые; по ним, с тротуаров, палят из ружей группы рабочих и солдат. Говорят, что сотни городовых расстреляны у водокачки около Таврического сада. По улицам разъезжают
Около всех участков пылают груды бумаг. Разгромили квартиру пристава I Литейного участка, причем из третьего этажа выбросили на улицу пианино. Горит Литовский замок, догорает Окружный Суд. Водят арестованных.
На Невском видел даже мчавшуюся верхом на лошади какую-то женщину без шляпы с развевающимися стриженными волосами.
Пошел к Думе. Видел Родзянко [64] . Он окружен толпами солдат и рабочих и произносит речи. На всех одеты красные банты, все орут, веселятся. Всё это производит на меня жуткое впечатление: я еще вовсе не забыл полученное мною накануне «боевое крещение». Одно лишь я замечал с очевидностью, что во всех действиях толпы не было ни малейшей организации, и не видно было вожаков.
64
Михаил Владимирович Родзянко (1859–1924) – политический деятель, Председатель Государственнолй думы III и IV созывов, один из лидеров Февральской революции, председатель Временного комитета Государственной думы (1917), один из основателей и лидер партии октябристов, основатель (совместно с А. И. Гучковым) Либерально –республиканской партии России.
Было полное безвластье.
Мне показалось, что Родзянко со своей наружностью русского барина имел растерявшийся вид и произносил окружающим его «революционерам» какие-то подходящие фразы.
У меня создалась уверенность, что к ночи опять наступит полная тишина, и город опустеет. «Революционные войска и рабочие» набегаются, настреляются, накатаются на чужих автомобилях и наоравшись вдоволь, устало разбредутся по своим домам и казармам.
Ну, конечно, – думал я, – ночью их и ликвидируют, двинув на Петроград верные части.
Я опять вышел на улицу понаблюдать.
Пальба продолжалась. Пулеметы стреляли по всему городу. Беснование продолжалось. Ничего неизвестно, что происходит в России и на фронте.
Но никто и не пытается навести порядок.
У нас в доме произошла зверская расправа: чернь загнала с улицы на лестницу дома офицера в форме и убила. Стены были забрызганы кровью и мозгами.
Насмотревшись вдоволь на улицах, меня вдруг потянуло в наш Запасный батальон.
Недолго думая я туда отправился. (Надо было иметь 19 лет, чтобы делать подобные глупости).
Прихожу на плац. На меня никто не обращает внимания – таких типов в штатском эти дни полны все казармы. Иду в Собрание.
Боже! Во что они его обратили! Всё разгромлено, вся мебель переломана, весь пол завален бумагами и книгами полковой библиотеки. В биллиардной мягкая, кожаная мебель порублена шашками. Сукно биллиарда разорвано штыками, валяются обломки киев, биллиардные шары, конечно, украдены. Чудом уцелели висящие по стенам портреты бывших командиров полка. По Собранию бродят какие-то личности и роются в ворохах бумаг и всяких разбитых предметов. Окна выбиты. Видно, что с остервенением били, ломали, рубили, рвали и кололи всё, что попадалось под руку. Безусловно надо озвереть и потерять человеческий облик, чтобы так всё опустошить.