Горькая линия
Шрифт:
С трудом подавив в себе волнение, Федор решительно направился к всаднику. И аткаминер, без слов поняв намерение казака, услужливо спешился и, вручив ему крученный из конского волоса грубый чембур, почтительно отступил в сторону.
Приблизившись вплотную к коню, Федор осторожно взял его под уздцы, затем коснулся ладонью упругой, трепетной его шеи, ласково похлопал ладонью по широкой груди, коснулся пальцами морды и гривы, вдруг ощутил в себе такой прилив горячей любви и нежности к лошади, что едва сдержался от желания поцеловать ее теплые замшевые губы. Чуть дрогнув всем корпусом от прикосновения незнакомой руки,
Тем временем старики, обступив жеребца, занялись обычным в таких случаях придирчивым осмотром не на глаз, а на ощупь. Поочередно берясь то за одну, то за другую тонкую конскую ногу и приподнимая ее на руке в полусогнутом положении, старики деловито заглядывали под раковину, под угол стрелки и словно пробовали на весу свинцовую тяжесть мглисто-голубоватого копыта.
Остерегаясь, как бы строптивый жеребец не ударил задом, соколинец Архип Кречетов осторожно приподнял пышный траурно-черный хвост коня и, бог весть зачем, осмысленно посмотрел даже под самую репицу. Затем, одобрительно кивнув улыбнувшемуся при этом Федору, Архип сказал:
— Конь несумнительный. При полном строевом артикуле. В форме. Так я его понимаю.
Станичный десятник Буря, подозрительно долго возившийся с осмотром горячих жеребячьих ноздрей, вдруг встрепенулся, как птица, и, с изумлением взглянув на стариков, почему-то вполголоса проговорил:
— Братцы, воспода станишники! Первый раз на роду подобну картину в конских ноздрях вижу. Дух у меня захватывает…
— Что за притча, восподин станишник?!— с тревогой и также вполголоса спросил его Егор Павлович.
— Тут не притча, а целое происшествие…— ответил Буря.
— Брось ты пужать нас, Буран.
— В чем дело?
— Докладывай кратко, коновал.
— Како тако опять там открытие Америки в конском храпу исделал? — тревожно зашумели вокруг станичники.
— А тако открытие, што у этого жеребца по четыре продуха на ноздрю, воспода станишники, падат!— объявил торжественным голосом Буря.
— Врешь, варнак!— крикнул Трошка Ханаев.
— Богом клянусь, о восьми продухах жеребец,— сказал Буря, запальчиво перекрестившись при этом.
И старики, хором ахнув, присели от удивления. Уж кто-кто, а они-то понимали, что это значит. Шутка сказать — по четыре продуха на ноздрю!
— Воспода станишники! Братцы! Да ведь такому коню ни в бою, ни в походе цены не будет!— восторженно закричал Архип Кречетов, почему-то зажмурясь.
— Так точно. На таком коне скачи сотни верст — ни одышки у него, ни поту,— подтвердил фон-барон Пикушкин.
Федор, ничего не понимая в этих открытиях Бури, спросил стоявшего рядом отца с усмешкой:
— Што это они про продухи буровят, тятя? Да он что, двужильный, што ли?
— Не двужильный, а вроде этого…— ответил старик сурово.— Там сотню не сотню, а пятьдесят верст карьером на таком коне пролетишь, на выстойку его ставить незачем. Ты знаешь, у него весь жар из внутренней организмы скрозь эти самые продухи в ноздри выходит!
— Это же не конь, а паровик с клапанами!— крикнул, захлебываясь от восторга, довольный своей находкой Буря.
Между тем станичники до того были ошеломлены открытием Бури, что с минуту стояли как вкопанные. Затем, давя и опережая друг друга, они ринулись
— А ну, крой, Павлыч. Бей, благословясь, по рукам с господином кыргызом да станови магарыч.
— Крой ва-банк, ежли капитал позволит.
— Рискуй, станишник…
— Правильно, сослуживец. Отчаивайся. Тут недосуг мешкать.
— Куда там мешкать! Не дай бог, цыганы в ноздри заглянут — с руками ведь такого жеребца оторвут,— сказал полушепотом фон-барон Пикушкин.
— Што говорить! Они, варнаки, любу красну цену сразу перешибут. В момент оставят казака пешим…— также полушепотом прошипел над ухом Егора Павловича Буря.
— Ну насчет «перешибут»— бабушка надвое сказала. Были б денежки в кармане — будут девушки в долгу!— заносчиво отозвался на подзадоривающие голоса одностаничников Егор Павлович.
Но подзадоривать его уже, в сущности, было незачем, а тем более теперь, когда старик воочию убедился, с каким нескрываемым восторгом смотрел на строевого коня Федор. А этого уже было вполне достаточно для того, чтобы, мысленно сотворив краткую молитву в честь Николая-угодника, осенить себя крестным знамением, а затем открыть торг.
Так Егор Павлович и сделал.
Вопреки ярмарочным правилам, старик на сей раз пренебрег даже непременной в таких случаях пробой строевого коня под седлом и сразу же после осмотра жеребца на месте приступил к сложным переговорам с надменным аткаминером о цене.
Между тем аткаминер Кенжигараев, окруженный группой степных аксакалов, волостных управителей и баев, стоял все время несколько поодаль от занятых осмотром коня станичников. Он, видимо, был уверен, что его жеребец таким покупателям будет не по карману, и потому не особенно тревожился за смотровый исход. Но теперь, заметив выступившего из казачьего круга покупателя, Кенжигараев тоже, в свою очередь, подался вперед и на вопрос Егора Павловича о цене ответил не сразу. С присущей степному человеку медлительностью этот именитый и важный владелец полукровного жеребца сначала не спеша почесал, приподняв тюбетейку, бритую голову. Затем искусно сплюнул сквозь зубы в сторону и только тогда сказал с деланным равнодушием:
— Цена без запросу. Два ста с четвертной.
— Ого, крепко завернуто,— не то испугавшись, не то восхищаясь, сказал Егор Павлович и оглянулся на стариков.
— Недешево. Понимаю. Но цена, как говорится у русских, по товару, а товар налицо…— ответил на великолепном русском языке именитый владелец лошади.
— Товар товаром. Про товар спорить не стану. Товар, можно сказать, подходящий… Но вера у нас, господин кыргыз, с вами разная, а ведь бог-то один. Под одним господом всем миром ходим…— начал было издалека Егор Павлович, не зная, как подступить к делу. Но, тут же сбившись и не сумев закончить своей сложной дипломатической мысли, он отрезал:— Бога ты, видать,