Горькая полынь моей памяти
Шрифт:
– Отлично, – занервничала Карима, почти встала, чтобы направиться в школу, как Ленку повело в сторону, а потом вырвало прямо на тропинку из тротуарной плитки.
– Блин… – отплёвывалась Лена. – Что-то мне плохо… – её ещё раз вырвало, и ещё. Карима еле держалась, чтобы не последовать примеру подруги, хотя алкоголь она не пила, ни сейчас, ни когда-либо в жизни.
Карима носилась вокруг подруги, не зная, что предпринять и с какого угла подойти к Лене, ту швыряло из стороны в сторону. Да она была пьянющая, насколько Карима могла судить. Особого опыта у неё не было, даже
А теперь скачет, как сумасшедшая белка, и не знает, что делать. Оттащить в школу? Взрослые увидят, что Лена пьяная. Посредине дня, во время урока физкультуры! Ну и что, что освобождение? Они должны находиться в спортивном зале, а не шляться в парке. Физрук отпустил, конечно, но неофициально… Официально он несёт за них юридическую ответственность, а здесь такой подарок! Ещё и Кариму накажут, а если до отца дойдёт… Прогул, пьянка во время уроков… Ноги у Каримы подкосились. Словно прочитав мысли девушки, Лена грохнулась на скамейку и вытянулась, сообщив, что никуда не пойдёт, а будет спать.
– Лен, вставай, я домой тебя отвезу! – начала трясти подругу Карима.
– Как?
– На такси, – план действий пришёл сам собой: вызовет такси, оттащит Ленку домой, у той родители на работе, и вернётся в школу, денег должно хватить. Вот только как поднять Лену, она растеклась, как медуза, ещё и слюни пускает. Как же отвратительно выглядит…
Карима решила – никогда в жизни не будет пить. Если всего-то банка джин-тоника превращает симпатичную девушку в безобразное существо, то ей это сто лет не нужно. Ещё и вонь.
– Лен, вставай!
– Не могу, – заныла подруга, – ноги как не мои, не слушаются.
– А как я тебя подниму?! – спросила Карима после неизвестно какой по счёту попытки, закончившейся тем, что Ленка свалилась на неё, уронив обеих на газон, в завершении порвав колготки Кариме.
– Горшкову позвони, – заплетающимся языком проговорила Лена.
Так Карима и сделала, а что оставалось? Ленка с Горшковым приятельствовали ещё с садика, были соседями. Особенно близки не были – в старших классах и вовсе разошлись по разным компаниям, – но относились друг к другу с теплотой, пониманием, можно сказать. Дать списать, поделиться соком, стрельнуть денег – всегда пожалуйста. Они даже в кино время от времени выбирались вдвоём, от скуки, когда другой компании не нашлось.
– Вовремя ты, – Горшков завалился на лавочку рядом со стонущей Ленкой. – Хорошо, что здесь застряли, в эту часть парка никто не ходит, только собачники, а сейчас день. А то бы точно вас директору спалили.
– Лен, вставай, – снова запричитала Карима. – Тебе домой надо.
– Да уж, подруга, давай выбираться, – Горшков подтянул на себя Ленку. – Давай, давай! Договаривались же после уроков, не утерпела, коза дурная.
– Я же немножечко… капельку, – глупо улыбалась девушка.
– Андрей, она
Горшков потянулся к банке, понюхал.
– Ага, хорошо, что не допила. То-то я думаю, водярой несёт! Эй, коза, ты зачем водку в джин-тоник добавила? На жаре ещё!
– Во-о-о-одку? – Карима вылупилась на банку, словно оттуда полз ядовитый паук. Здоровенный, страшный, опасный, умеющий прыгать метра на полтора, как раз в лицо девушке.
– Чёрт, она меня облевала! – завопил Горшков, отталкивая несчастную на газон.
Ленка счастливо смотрела в небо, всё так же беззаботно пуская слюни. Горшков орал отборнейшим матом, стирая голой рукой следы с футболки, пытаясь оттереть её о траву, кривил лицо, будто его тоже сейчас стошнит, а потом и вовсе глотнул то, что оставалось в банке.
– Вот, бля, засада, – Горшков переводил взгляд с Ленки на грязную футболку и, кажется, начинал злиться. – Как я дома покажусь, меня мамка убьёт, сказала, ещё одну вещь испорчу – пиздец мне, до выпускного ничего не купит.
– Пойдёшь работать, – счастливо пробулькала Ленка.
– Ага, а в языковой лагерь ты за меня поедешь, и Кембридж сдавать тоже ты будешь. Вот же понос енота, - почти завопил Горшков, Ленке всё было нипочём, а Карима испугалась.
– Я застираю, давай футболку, – быстро подскочила она к Горшкову. – Я воду видела у тебя в рюкзаке. Я застираю, честно, видно не будет, такие пятна отстирываются, – извиняясь, лепетала Карима. Нельзя мужчину злить – это она знала наверняка и на всю тысячу процентов.
– Раздеваться? – кажется, удивляясь, спросил Горшков. – Ну, ты даёшь, – он быстро сдёрнул с себя футболку и зажал её в руке. Карима попыталась вырвать скомканный кусок ткани, но вместо этого оказалась вжата в грудь Горшкова.
Лицом. Прямо. В голую. Грудь.
– Да стой ты, не дёргайся, – вцепившись в пышные волосы Каримы, просипел Горшков. – А ты горячая татарская девочка, не смотри, что с виду неразвитая.
– Отпусти, – она упёрлась ладонями в тело Горшкова.
– Да не сделаю я ничего плохого, мы же в парке, – прохрипел Горшков и прижал к себе Кариму так, что между ними и миллиметра не осталось. В нос ударил запах алкоголя, какого-то отвратительного дезодоранта и пота, гадкого мужского пота, едкого. После физкультуры-то… Или потому, что сейчас дышит так, словно кросс бежит. Она же вся провоняет этим потом и алкоголем, и он трогает её, трогает, прямо по спине, забрался ладонью под блузку и лапает.
Ругательству на татарском языке Карима скорее обрадовалась, хотя и испугаться успела за ту долю минуты, пока Горшков всё ещё находился в своём мире, стиснув железными лапищами Кариму.
Через мгновение он отлетел в противоположную сторону газона, и Карима встретилась взглядом с Равилем Юнусовым – другом старшего брата. Лучшим другом. Работающим на отца Каримы. Приходящим в их дом не реже раза в неделю, чаще по делам отца, но всегда задерживающимся, чтобы поболтать с младшими, справиться о здоровье эби, а то и поужинать, если время подошло.