Горькая полынь. История одной картины

Гомонов Сергей

— Как он?

— Замечательно. Обе девочки не отходили от него, а когда он увидел Сандрино, то воскликнул: «Так это же вылитый Амур-Победитель Меризи!»

Она не сдержала улыбки удовольствия:

— Ему всегда нравился Алиссандро, а Сандрино — просто его маленькая копия. Как же я по всем вам соскучилась!

— Еще он посмотрел рисунки Пруденции и сказал, что из нее, пожалуй, может выйти толк, ежели ты позволишь ему приложить к этому некоторые усилия…

— Ох, батюшка, каков хитрец! А ты? Чем занимался все это время ты?

Он таинственно улыбнулся и, заигрывая, прикусил губу.

— Нет, ну в самом деле? Фредо! Говори же!

— Это сюрприз, — ответил Бернарди.

Эртемиза сощурилась:

— Тогда я спрошу синьору

Каччини и ее мужа. Или Фиоренцу!

— Спроси. Все они знают, что это сюрприз. Но, пожалуй, если к вечеру я сочту, что ты как следует отдохнула с дороги, и ты успеешь собраться в «Блэкфрайерс», тебе удастся узнать кое-что.

— И пожалуйста! — зевнув, сдалась она. — Ты прекрасно знаешь, что коли уж я лягу спать, добудитесь вы меня не ранее, чем… э-э-э… а какой сегодня день недели?

— Четверг, — с веселым смехом подсказал Шеффре, целуя ее руку.

— Ну что ж, если я усну сегодня, в следующий раз мы увидимся только в субботу.

Несмотря на все заверения, любопытство не позволило ей проспать интригу, но к моменту пробуждения в их доме не было уже никого, кроме нее и служанки, которая говорила и понимала итальянский в той же мере, что и Эртемиза — английский. На туалетном столике лежала записка, почерком Гоффредо гласившая: «После — спускайся к карете, которая тебя ждет». Служанка помогла ей надеть наряд, сшитый в сдержанной нордической манере, и Эртемиза оглядела себя в зеркале, любуясь мягкими складками элегантного бархатного костюма того самого насыщенно-синего оттенка, что всегда был ей к лицу. В моде она смыслила мало и дома всегда полагалась на знания своей портнихи, однако то, что она увидела в отражении сейчас, ей понравилось не меньше. Английская швея, как видно, учла и ее положение, настолько изящно прикрыв баской пока еще только-только обозначившийся животик, что художница выглядела теперь, пожалуй, даже стройнее, чем когда бы то ни было прежде. Руки, как всегда для таких выходов, пришлось прятать в черные перчатки, из-за чего на родине за нею давно уже закрепилось прозвище Mistress-in-nero [47] .

47

Маэстресса-в-черном (итал.)

Карета и в самом деле ждала на подъездной дорожке у дома. В городе накрапывал мелкий дождик.

— В «Блэкфрайерс», насколько я понимаю, — сказала Эртемиза на ломаном английском, кучер на ломаном итальянском ответил, что всё знает, и вскоре они оказались у высокого здания с прозрачной крышей, окруженного множеством карет, крытых повозок и толпами стекающихся отовсюду людей.

Зябко кутаясь в белое манто, Миза шагнула на застеленную досками дорогу. Идти пришлось, перескакивая вместе с другими прохожими с настила на настил и придерживая повыше подол, чтобы не перепачкаться грязной жижей, в которую из-за непогоды превратились все подходы к строению. Привычной к вымощенным камнем флорентийским, римским и неаполитанским площадям, ей было странно видеть слякоть вокруг здания королевского театра.

— Миза! — донесся откуда-то голос, знакомый ей с самого рождения.

Она отвлеклась от изучения земли под ногами и стала озираться в потемках. И тут ее взяли за руку.

— Миза…

Горацио растерянно и по-детски робко смотрел на нее. Эртемиза выдохнула, прикрыла глаза.

— Здравствуйте… — сказала она; он развел руки, и, на мгновение замешкавшись, Миза стремительно его обняла. — Здравствуйте, отец!

— Прости меня, Миза, — попросил он, целуя ее в щеки.

— Да, да, да! — горячо ответила она.

А потом, уже внутри театра, их окружили знакомые лица.

— Ассанта?

— Да, дорогая моя. И Раймондо! Вот он.

— Рад видеть вас, Эртемиза!

— Франческа! Джованни! О, синьор Галилей! Дядюшка Аурелио! О, боже! Вы все здесь, неужели я не сплю?! Девочки! Сандро!

—

Мы не столь бесчеловечны, моя милая, чтобы являться к тебе во сне! С тебя станется в таком случае остаться во сне насовсем.

— Ассанта, как обычно, внезапна в своих умозаключениях и скромна в прогнозах.

— Да, дорогой, я очень реалистично оцениваю нашу роль в жизни этой синьоры. Не так ли, Миза?

Та посмотрела по сторонам, пытаясь отыскать взглядом Шеффре, но ее тут же увлекли на балкон слева от сцены. Ассанта показывала ложу, в которую обещал прибыть его величество новый король Англии, Франческа, извинившись, куда-то удалилась вслед за мужем, а Галилео сел у самых перил балкона на скамейку.

И с появлением в «Блэкфрайерсе» его величества началась комедия-балет Франчески Каччини, премьера которого состоялась еще зимой во Флоренции. Музыкальный спектакль «Освобождение Руджеро» был столь неожидан и не похож ни на что, созданное кем-либо прежде, что на родине и в Варшаве, откуда прибыл польский король Владислав IV, его ждал оглушительный успех. Эртемиза видела оперу впервые, но теперь поняла, что, в дополнение к прочему, вызвало такой фурор вокруг «Руджеро»: роль Мелиссы, спрятавшись, как обычно, под венецианской маской и псевдонимом Кукушонок, исполняла Фиоренца, и это было самое чистое и звонкое меццо-сопрано, которое когда-либо слышали в Тоскане. Англичане аплодировали ничуть не тише, и девушка, выходя на поклон вместе с другими певцами, взглянула из-под маски на балкон Эртемизы. И тут Франческа Каччини, поклонившись ложе Карла и зрителям, пригласила на сцену «своего коллегу и лучшего друга», который оказал ей неоценимую помощь в постановках этого спектакля, а также хотел бы внести свой вклад в чествование нового правителя, впервые исполнив перед ним симфонию собственного сочинения. Эртемиза ощутила, как испытующе смотрит на нее сидящая подле Ассанта, а когда снова перевела взор на сцену, увидела стоявшего перед оркестром мужа.

— Я отдаю на ваш суд то, что принимало свое нынешнее обличие в течение шести лет, — негромко и очень просто сказал он по-итальянски. — Не знаю еще, что из этого получилось, но называться оно захотело не совсем обычно. Эта небольшая вещица называется «Горькая полынь», и она — то немногое, в чем я могу выразить свою бесконечную благодарность одному прекрасному человеку.

Эртемиза тихо ахнула, а отец сжал ее локоть и молча указал глазами на сцену, где сейчас, приложив к щеке скрипку так, словно это была рука любимой женщины, ди Бернарди поднял смычок.

И полилась музыка. И это была самая чудесная мелодия, которую когда-либо в самом лучшем из снов слышала Эртемиза. Она то стихала в оркестре за спиной создателя, то вдруг снова напирала, раздвигая невидимые преграды подобно тому, как распускается набирающий цвет бутон, от нее хотелось и плакать, и смеяться, и невыносимо трепетные — и печальные, и радостные — переживания снова трогали душу, точно это происходило впервые. Это была симфония запредельного мира светил, которую когда-то, давным-давно, не успел пообещать ей венецианский учитель музыки, но которую сотворил флорентийский композитор…

А когда унялось волшебное vertigo, Эртемиза поняла, что стоит на мосту над Темзой в объятиях Бернарди, и сверху на них сеется нудный ночной дождик Лондона.

— Я люблю тебя…

— А я — тебя, — с вызовом откликнулся Шеффре.

Примечания

Человек из Линдоу

Человек из Линдоу (англ. Lindow man) — так назвали человека, умершего в эпоху железного века и обнаруженного в торфяном болоте Линдоу близ деревни Мобберли, графство Чешир, Великобритания. Является одним из наиболее хорошо сохранившихся болотных тел и одной из самых сенсационных археологических находок, сделанных в Великобритании в 1980 годах. Местные журналисты сначала окрестили его Питом Маршем (игра слов, созвучная словосочетанию peat marsh, т. е. торфяное болото).