Горькая полынь. История одной картины
Шрифт:
Ночью ему не спалось, временами поднимался жар, саднило ногу, и мерещились всякие кошмары. Может быть, выход прямо из стены таинственной темной фигуры в испанской шляпе был только наваждением, но холод клинка на горле и хриплый шепот возле уха не оставляли сомнений в реальности страшного визитера. Крепкие длинные пальцы стиснули его нижнюю челюсть стальным капканом, лишив шанса возопить о помощи, левой рукой — или чем-то обмотанной, или в перчатке — неизвестный прижал к шее доктора лезвие ножа.
— Если хоть кто-то узнает, что это девчонка и что твой зад пострадал от ее кинжала, — прошептал мужчина, —
Бугардини слегка кивнул, но едва незнакомец ослабил хватку, он попытался криком поднять тревогу. Шепчущий был расторопнее и ребром правой ладони ударил доктора в горло, чуть выше яремной впадины. Воздух со свистом вылетел из глотки. Упав на кровать, давясь и не в силах даже закашляться, Игнацио потерял голос.
— Коновал, а я ведь могу передумать и не откладывать благое дело на потом. Хочешь ты этого? — темный силуэт грозно и хищно нависал над ним, четко вырисовываясь в оконном проеме, и Бугардини тут же узнал его фигуру и манеру движений. — Не хочешь… Что ж, тогда заработай отсрочку — ответь, что неподвижно, пока живо, но находится в движении после того, как ему снесут макушку? [36]
Доктор помнил ответ на загадку ветхозаветной царицы, но ни звука не мог выдавить из себя. Трясущейся рукой он указал на кипарис за окном.
36
Загадка царицы Савской, ответ на нее — «дерево, из которого изготавливают корабль».
— Пока живи, — насмешливо проронил безголосый сфинкс и растворился в тенях.
— Вы не разглядели его лица? — спрашивал утром господин Кваттрочи, протягивая доктору бокал с водой и усаживая его в кресло у своего стола в кабинете подесты.
— Нет, — при каждом глотке морщась от спазма в горле, покачал головой Игнацио, — он был в шляпе. Кажется, у него была борода… а может быть, просто длинные волосы, — он тронул шею. — Но на нем не было ни плаща, ни кафтана, только тонкая сорочка, и я хорошо различал его фигуру на фоне окна — это несомненно был Шеффре, учитель музыки из Оспедале дельи Инноченти.
— Однако у синьора кантора нет бороды, да и волосы не так уж длинны…
— Я не уверен… он придавил мою щеку к своей, когда приставил нож, и я не знаю, что это было — борода или волосы… Может, мне показалось… Вы понимаете, я же был напуган… все эти слухи про убийства, которые ходят по городу…
— Да, да, понимаю. Так чего он хотел от вас и зачем угрожал?
Бугардини замялся:
— Он сумасшедший — возомнил, будто я что-то знаю об этом мальчишке.
— А вы не знаете?
— Конечно, нет! Утром за мной в поместье доньи Мариано примчался мой слуга Ливио: из-за грозы мне пришлось остаться в доме вдовы, и он взволновался… Мы уехали, меня еще ждало много дел, и будить ради прощания хозяйку было, на мой взгляд, неуместно.
— И мальчика вы не видели…
—…с вечера накануне. Я лег спать в предоставленной мне синьорой Беатриче комнате и проспал до появления Ливио.
— Вы говорите, одна из рук этого человека была забинтована…
— Или в перчатке.
— Которая из них?
Доктор приметился,
— Левая, — сказал он наконец. — Левой он держал нож, а правой схватил меня за подбородок.
— И на правой не было ни повязки, ни перчатки?
— Нет. Только на левой.
— Он ударил вас ножом до того, как вы отгадали его загадку, или после?
— После. Сказал: это для памяти, — на ходу сочинил Бугардини.
— А вы?
— Кажется, от боли я на минуту потерял сознание, а когда очнулся, он уже ушел.
Кваттрочи почесал лоб над бровью. Лицо его выражало озадаченность: он чуял, что здесь явно что-то не срастается, но Игнацио решил не говорить лишнего, чтобы неровён час не проболтаться.
— Ударил левой рукой, находясь перед вами?
Доктор замешкался, но, кажется, подвоха не было: девчонка — правша, она стояла к нему спиной, когда ударила, и, соответственно, рана была справа; значит, Шепчущий с его позиции должен был бить левой.
Полицейский покачал головой.
— В котором часу это произошло, синьор Бугардини?
— Точно не скажу, но далеко за полночь… Было еще очень темно.
— Рана точно не опасна?
— Нет, это была всего лишь угроза. Рана скоро затянется…
…Когда конвой завел музыканта в кабинет, Кваттрочи первым делом взглянул на его руки. Повреждений он не увидел, равно как и вчера, во время их визита с госпожой Чентилеццки. Вспомнилось и то, что протокол, заполненный накануне с их слов секретарем, и Шеффре, и Эртемиза — оба! — подписали правой рукою. А вот лицо кантора выдавало следы усталости — и легкие тени бессонницы под слегка покрасневшими глазами, и чуть осунувшиеся щеки, и некоторую бледность. Все это было бы почти незаметно в обычных обстоятельствах, но Кваттрочи пристально приглядывался и находил в тех приметах лишнее подтверждение слов доктора. После вялого присутствия здесь Бугардини живая энергия арестованного музыканта, мгновенно наполнившая кабинет, ощущалась благим контрастом и заражала. Пожалуй, только теперь, после личного знакомства, начальник Барджелло понял, что находили в Шеффре остальные, включая пристава Никколо да Виенну, и почему тянулись к неприметному венецианцу.
Кантор был растерян, он не мог взять в толк, что вменяется ему в вину, и смотрел на Кваттрочи как-то по-детски широко распахнутыми серо-голубыми глазами, готовый в любой момент с улыбкой принять от него фразу «Простите, синьор Шеффре, это была глупая ошибка» и потому все еще не проникшийся серьезностью выдвинутых против него улик. Но лицо его мрачнело с каждым новым словом полицейского, а под конец длинного монолога веко над глазом нервно дернулось, и, часто заморгав, музыкант отвел взгляд куда-то в угол комнаты.
— Где вы были, синьор, с восьмого на девятое июля сего года?
— В Ареццо, — глухо ответил Шеффре.
— В гостях, как вы говорили всем, у некоего своего знакомого, композитора? Не могли бы вы в таком случае назвать его фамилию? — Кваттрочи кивнул в сторону секретаря-стенографиста.
Кантор покачал головой и в ответ на вопросительную мимику полицейского сказал, что никакого композитора на самом деле не существует.
— В таком случае, для чего вы столь часто посещаете Ареццо?