Горькая сладость
Шрифт:
Стоя в тишине, Мэгги стиснула руки и, закинув голову, попыталась разглядеть проблески рассвета. Верхушки сосен все еще были неразличимы на фоне черного как смоль неба. Капли срывались на клумбу с ноготками. Она испытывала какое-то странное, бредовое ощущение, словно она, Мэгги Стерн, наблюдает за собой со стороны. Оставаться в стороне было нельзя. Она принялась бродить вокруг дома, тапочки намокли в сырой траве, подол халата мел сосновые иголки. Не обращая на это внимания, она двигалась мимо полос света, падавших из окон ванной, где Кейти в последний раз принимала душ, и из кухни, где она ела свой последний
Я обязательно переживу этот день. Именно этот. А следующий будет легче. А следующий— еще легче.
За домом она привела в порядок кустики петуний, побитых дождем; убрала две сосновые шишки с настила из красного дерева; положила на место три упавших полена.
У северной стены лежала раздвижная алюминиевая лестница.
Ты должна убрать ее на место. Она валяется здесь с прошлого года, когда ты чистила канавы от сосновых иголок. Что сказал бы Филлип?
Но она пошла дальше, оставив лестницу на прежнем месте.
В гараже стояла ее машина, новый роскошный «линкольн таун кар», купленный на деньги, полученные по страховке после смерти Филлипа. Она прошла мимо него, между клумбами ноготков. На нижней ступеньке она села, съежившись и обхватив себя руками. Влага с мокрого бетона просачивалась сквозь халат.
Испуганная. Одинокая. Отчаявшаяся.
Думая о Тэмми и о том, что именно одиночество довело ее до крайности, Мэгги не знала, смогла бы сама поступить так же когда-нибудь.
В тот же день, после отъезда Кейти, она отправилась школу в Вудинвиле и бесцельно слонялась вокруг здания и по кабинетам. Школа казалась необитаемой, работала лишь канцелярия. Другие сотрудники должны были вернуться не раньше чем через полторы недели. Одна в чистых просторных комнатах, Мэгги смазала маслом швейные машинки, промыла раковины, которые использовались для летней школы, достала бланки и, напечатав несколько копий сообщений для первого дня, прикрепила одно на доску: «Конструирование осенней одежды из хлопчатобумажной ткани».
Нельзя сказать, что Мэгги ненавидела хлопчатобумажную ткань и конструирование одежды из нее. Но преподавать в следующем году тот же предмет, которым она занималась пятнадцать лет, казалось ей столь же бессмысленным, как и приготовление пищи для одной себя.
В полдень ее ждал дом, неизменно пустой, наполненный отрывочными воспоминаниями. Она позвонила в больницу, чтобы справиться о Тэмми и узнать, остается ли ее положение критическим.
Вечером она поджарила два ломтика французского хлеба и села ужинать за кухонную стойку под аккомпанемент вечерних теленовостей. В середине трапезы зазвонил телефон. Мэгги подскочила, ожидая услышать голос Кейти, сообщающий, что все хорошо, из мотеля где-нибудь недалеко от Бьютта или Монтаны. Вместо этого зазвучала магнитофонная запись веселого натренированного баритона вслед за механической паузой:
— Привет... У меня для вас важное сообщение от...
Мэгги бросила трубку и содрогнулась от гадливости, как если бы это сообщение было грязным; она разозлилась, что аппарат, который в прошлом часто был источником раздражения, и сейчас заставил ее нервничать, предчувствуя беду.
Оставшиеся
Мэгги повесила трубку и села, пристально глядя на телефон и грызя ноготь на большом пальце.
Клифф? Она запрокинула голову. Бедняга Клифф не мог решить своих проблем и уж меньше всех способен был помочь решению чужих.
Она подумала о своей матери, но эта мысль вызвала у нее дрожь.
Только когда все другие возможности были исчерпаны, Мэгги вспомнила рекомендацию доктора Фельдстейна.
Позвоните старым друзьям, друзьям, с которыми давно не общались...
Но кому?
Ответ пришел сам собой: Бруки.
Имя вызвало настолько яркую вспышку памяти, будто все произошло только вчера. Она и Гленда Холбрук, обе контральто, стояли бок о бок в первом ряду в хоре Гибралтарской средней школы, безжалостно надоедая директору, мистеру Прюитту, тихим звуком неразрешенной ноты в финальной части хора, делая из чистого до-мажора неуместный джазовый септ-аккорд.
«Не у тебя ли добрые вести, Боже, не у тебя ли те добрые вести-и-и-и?»
Иногда Прюитт не обращал внимание на их творчество, но чаще он хмурил брови и грозил пальцем, требуя вернуть гармонии ее чистоту. Однажды он даже остановил весь хор и приказал:
— Холбрук и Пиерсон, выйдите в коридор и пойте там свои диссонирующие ноты сколько душе угодно. А когда будете готовы исполнять музыку такой, какой она написана, можете вернуться.
Гленда Холбрук и Мэгги Пиерсон вместе поступили в первый класс. Уже на второй день занятий их поставили в угол. В третьем классе они получили по выговору от директора школы за то, что у Тимоти Остайера был выбит передний зуб, когда во время шуточной потасовки вместо желудя бросили камень, хотя ни одна из девочек не сказала, кто это сделал. В пятом классе они были застигнуты мисс Хартмен, когда во время большой перемены рассматривали чашечки бюстгальтера «дикси». Мисс Хартмен, плоскогрудая старая дева с недовольным лицом и косящим глазом, открыла дверь в туалет в тот самый момент, когда Гленда говорила:
— Если бы у нас были такие сиськи, мы, наверное, могли бы стать кинозвездами.
В шестом классе девочки вместе с Лайзой Идельбах были единственными, кто удостоился похвалы за исполнение трехголосой гармонии «Три белых голубя улетают к морю» во время ежемесячного состязания любителей спорта. В предпоследнем классе они вместе посещали занятия по изучению Библии и написали в своих учебниках «Курс Библии» удачные, но неуважительные по отношению к этой теме ответы. На полях своих книг они нарисовали важные части мужского тела, а как эти части в действительности выглядят, они знали уже давно.