Горький и евреи. По дневникам, переписке и воспоминаниям современников
Шрифт:
Горький, видевший в еврействе мощную интеллектуальную силу и ценивший патриотизм евреев, как граждан России, понимал, что постоянные обвинения в их адрес, всегда, отметим, оказывавшиеся на поверку грубой и бесстыдной ложью, повышают до опасного предела градус внутреннего напряжения и озлобленности в стране. Поэтому его выступления по отношению к оппонентам-антисемитам, делавшим из русского еврейства «козла отпущения» и звучала преднамеренно вызывающими и обидными. Рассматривая с подобного рода позиций все инвективы Горького, в том числе и
такие рискованные противопоставления <…> евреев русским как «высших» – «низшим»,
– нельзя не увидеть в них также провокативный литературный прием, явно заимствованный писателем у своего учителя –
91
Еврейские интеллектуалы из сионистского лагеря, внимательно прислушиваясь к критикческим высказываниям Горького в адрес евреев-большевиков, призывали в 1920-х гг. своих собратьев, оказавшихся при власти, не забывать о чувстве такта в отнношении к культурным ценностям русского народа – см., например, статьи Й.-Х. Бреннера «Такт» и Залмана Шазара «Обличение Горького» [АГУРСКИЙ-ШКЛОВСКАЯ. С. 463–466 и 481–484].
Накануне христианской Пасхи в Кишиневе был учинён небывалый по тем временам еврейский погром. По просьбе сионистского деятеля Якова Бернштейна-Когана Горький опубликовал воззвание, в котором резко осудил этот погром и возложил ответственность за него антисемитское прессу, действительно создавшую в России предпогромную обстановку. Среди журналистов, виновных в антисемитской пропаганде, Горький назвал сотрудника «Нового времени» Виктора Буренина. В ответ на это В. Буренин обвинил Горького в том, что тот сам способствовал Кишиневскому погрому своим культом босяков, поскольку участниками погрома, по утверждению В. Буренина, в основном, были люди подобные известным героям рассказов Горького. Напомним фразу босяка Орлова из рассказа «Супруги Орловы» о его желании «перерезать всех жидов до единого». Несомненно, статья Буренина больно задела Горького. Во всех последующих изданиях рассказа «Супруги Орловы» Горький исключал эту фразу [АГУРСКИЙ-ШКЛОВСКАЯ. С.12].
Возвращаясь к якобы русофобским выпадам Горького-публициста, отметим особо, что как ницшеанец с «двоящейся и троящейся личностью» он именно оскорбительного эффекта в своем памфлете и добивался, ибо, как и Ницше, считал себя в праве «глаголом жечь сердца людей», а посему не только «научал», но и «судил» свой народ. Вполне справедливым представляется также мнение, что
Негативные суждения Горького о русском народе в 1916–22 гг. были средством «социальльной педагогики», за ними скрывалось желание подтолкнуть обломовскую Русь к решительным действиям, избавиться от тяжкого груза дурной наследственности [СПИРИДОНОВА (II). С.10].
Критические обличения «темной Руси», вполне «традиционные» для отечественных литераторов западнической ориентации, у Горького лишены «глубины», речь идет не о
«метафизических сущностях» или о «расовых особенностях», которые якобы органически и неискоренимо свойственны монголу, арийцу, семиту и навеки будут враждебно разделять их» («Две души» [МаГ: PRO ET CONTRA. С. 94],
– а о «замечаниях на полях жизни», которые по духу мало чем отличаются, например, от высказываний «славянофила» Василия Розанова или же его антагониста-«западника» Михаила Евграфовича Салтыкова-Щедрина:
У нас нет середины: либо в рыло, либо ручку пожалуйте!
Это еще ничего, что в Европе за наш рубль дают
Если на Святой Руси человек начнёт удивляться, то он остолбенеет в удивлении и так до смерти столбом и простоит.
То, что русским интеллектуалам свойственно поносить свое посконно исконное – неважно в данном случае: из куража, из педагогических или каких иных соображений – это общеизвестный факт. Не зазорно и умаление своего национального «я», обычно в ерническом тоне, в сравнение с Европой, европейцем. Здесь опять-таки можно сослаться на одного, по мнению Горького, «из чрезвычайно русских мыслителей» – Василия Розанова, отметившего эту русскую черту в себе как явно «национально-типическую»:
Сам я постоянно ругаю русских. Даже почти только и делаю, что ругаю их. «Пренесносный Щедрин». Но почему я ненавижу всякого, кто тоже их ругает? И даже почти только и ненавижу тех, кто русских ненавидит и особенно презирает. Между тем я, бесспорно, и презираю русских до отвращения. Аномалия («Уединенное» [РОЗАНОВ. С. 512]).
Но вот, чтобы помянуть еврея в своем самоуничижении «теплым добрым словом» – на такое только Горький сподобился. Говоря же о филосемитизме Горького – подробно об этом см. в гл. 4 – можно утверждать, что и в молодости, и на гребне всемирной писательской славы, и в страшные годы Революции и Гражданской войны, и при Советах – всю свою жизнь, он был душой и сердцем с евреями: и как мыслитель, и как народный заступник!
Возвращаясь к оценке мировоззрения Горького в целом, отметим, что оно не было догматически прямолинейным, как у большинства большевиков, а носило сложный синкретический характер. Существуют самые разные мнения касательно его отдельных «силовых линий», которые хоть и корректировались с годами, но в главном направлении оставались неизменными. Полагают, например, что:
Горьковский жестокий активизм, его «борьба с природой», как цель человеческого бытия и путь культуры находят свое обоснование в прагматической установке <Уильяма Джеймса – М.У.>: истина – это не состояние сознания, а состояние бытия, формируемого нами в соответствии с нашими целями. <…>. <Т. о. – М.У.> ….проповедь «классовой» ненависти, которую вел Максим Горький на страницах «Правды», была у него философски мотивирована мыслями одного из благороднейших американских умов[ПАРАМОНОВ (I). С. 192].
Проводится параллель между убеждением Горького, что культура – это в первую очередь «репрессия»,
организованное разумом насилие над зоологическими инстинктами людей [ГОРЬКИЙ. Т. 25. С. 239),
– и концепцией философов неомарксистов из «Франкфуртской школы», утверждающих, что
индустрия культуры – это целый промышленный аппарат по производству единообразных, стандартизированных новинок в сферах искусства, живописи, литературы, кино и др. Она не несет за собой ценностных ориентиров для человека, не направлена на духовное обогащение и просвещение, являясь, по сути, развлекательным бизнесом. Индустрия культуры понимается как разновидность товара, у которого есть производитель и потребитель. В качестве потребителя выступают массы, которые посредством стандартизированного искусства являются объектом манипулирования в капиталистическом обществе. Порождая ложные потребности, индустрия культуры превращает потребителя в пассивного обывателя, равнодушного к собственному экономическому положению, как бы тяжело оно не было» [АДОРНО, ХОРКХАЙМЕР. С. 287].
Здесь, впрочем, следует иметь в виду, что Горький
в отличие от них видел в этом насильничестве культуры не минус, а плюс [ПАРАМОНОВ (I). С. 186].
В письме к Ольге Скороходовой от 3 января 1933 г. он говорит на сей счет:
Я никогда не восхищался «разумом природы», не верил в него и не верю, ибо в природе слишком много бессмысленного и вредного для человека… Верю я в разум человека, – он, человек, кажется мне органом самопознания природы, исследователем и организатором ее хаотических сил [ГОРЬКИЙ (I). Т. 30. С. 273].