Горький мед
Шрифт:
Фредрик снова стал ползать по полу, прощупывая каждый миллиметр. Неужели не найдется что-нибудь острое, чем можно поддеть крышку люка? Особенно тщательно он исследовал участок вокруг железок, на которых был прикреплен колокол. Балки, огромные болты, гигантские гайки, обросшие ржавчиной. И ничего такого, что можно было бы отделить и использовать. Но что это — в небольшом углублении под балками рука его нащупала что-то круглое и скользкое. Бутылка! Бутылка с какой-то жидкостью. И клочок бумаги. Фредрик отнес то и другое к свету у щели. Вино «Шато Белэр» 1982. А на бумажке машинописный текст:
Причащайся
Фредрик яростно смял бумажку и швырнул на пол. Хотел было так же поступить с бутылкой, но передумал. «Шато Белэр» 1982. «Премьер Гран Крю Клас». Зачем же срывать зло на вине. Он сковырнул свинцовый колпачок и нажал на пробку указательным пальцем. Медленно вдавил ее внутрь. Несколько капель выплеснулось ему на колени. Для начала Фредрик понюхал вино, оценивая аромат. Потом сделал глоток, почмокал. И наконец одним духом опорожнил сразу половину бутылки. Передохнул и допил остальное.
Какие уж тут маленькие глотки!
9. Мсье комиссар расстается с пуговицей, Фредрик Дрюм вдруг вспоминает бокал вина, выпитый в Осло
Тупо улыбаясь, он повалился на спину и мгновенно уснул.
Четыре мощных удара исторгли Фредрика из забытья, но тут же он снова погрузился в сон. Пять новых ударов пронизали кости своими вибрациями, однако, Фредрик продолжал спать. Когда в ушах взорвалось шесть раскатов, он ошалело поднялся на ноги и чихнул.
Нервы еще трепетали после убывающего хмеля. Удары колокола отозвались в голове хором голосов, твердивших какие-то абсурдные фразы.
Он боднул стену лбом.
Задел что-то ногой. Бутылка! Фредрик взял ее за горлышко и ударил о каменный пол. Бутылка разбилась. Сжимая горлышко в руке, он подполз к люку. Вбил в шов острые края и попытался поднять крышку. Стекло обламывалось — крышка ни с места. Подбирая осколки, он делал новые попытки. С одной, с другой стороны. Остался с окровавленными пальцами и кучкой мелких никчемных осколков. Всю бутылку искрошил, но крышка люка не подалась и на миллиметр.
Последовали кошмарные часы, которые едва не довели его до безумия. Когда часы начинали бить, Фредрик спешил зажать уши. Но первый удар всегда заставал его врасплох, и он метался от стены к стене. После девятого часа он дошел до того, что плюхнулся на пол в углу, тщетно пытаясь унять бьющую тело дрожь. Камера пыток… Он угодил в камеру пыток.
Огромная черная голова быка надвигалась все ближе и ближе. Широкое кольцо белой шерсти окаймляло налитые кровью выпученные глаза. Язык наполовину свесился из брызгающей пеной пасти, бык опустил рога. Совсем близко. Она стояла недвижимо, все происходило медленно, так медленно… И вот уже весь мир — бычья голова, и острый рог заслонил горизонт. Она привстала на цыпочках, ощутила вонзающийся рог и взлетела — вверх, вверх, прочь, прочь! Далеко-далеко!
Видимо, он потерял сознание. Часы пробили два. Сколько же ударов он не слышал? Но
Фредрик сел, прислонясь к стене. Нельзя поддаваться безумию, нельзя больше терять сознание. Он должен сосредоточиться.
— Ты превозможешь и это, Фредрик Дрюм, — громко сказал он себе.
Пусть даже сейчас он не видит скорого решения проблемы — все равно что-то произойдет. Непременно. «Мысли, — сказал бы Тоб, — мысли способны творить чудеса. Нужно только суметь воспользоваться этой силой». Что ж. Мысли так мысли. Единственное оружие, которым он располагает.
Фредрик стал размышлять.
Час за часом голова оставалась ясной, оглушительный бой часов уже не бросал Фредрика на пол, только подчеркивал реальность ситуации, разносил еговибрации над городом, который скоро должен был проснуться. Темная каменная стена заменила Фредрику экран — на ней проецировались лица, тексты, ждущие дешифровки.
Он пристально изучал тексты.
Когда часы пробили восемь утра, перед глазами Фредрика Дрюма стоял полностью дешифрованный текст. Страшный текст, от которого его пронизало холодом, от которого мозг кипел, воспламенился, готов был взорваться: он сам во всем виноват.
На волю. Вырваться на волю! Возможно, Женевьева еще жива. Думай, Фредрик, думай! Прижимаясь лбом к узкой щели в стене, он направлял сквозь нее свои мысли. Концентрированный луч, незримый поток мощнейших нейтронов, частицы-призраки.
Стук снизу заставил его вздрогнуть. Там кто-то есть! Он заколотил по крышке люка кулаками. Почувствовал, что она движется, отполз, увидел руки, поднимающие крышку, увидел яркий свет и чихнул.
Показался полицейский — тот самый, вместе с которым он вчера поднимался сюда. Заметив Фредрика, он что-то крикнул кому-то вниз. И обрушил град проклятий на узника, который не мешкая ступил на стремянку, спускаясь следом за своим спасителем. Возле колокола стояли еще трое.
Появление норвежца было встречено новым потоком бранных слов и бурной жестикуляцией. Его жалкий вид и измученное лицо страдальца ничуть не смягчили их суждение об этом типе, который отвлекает полицию пустяками в разгар расследования чрезвычайно сложного дела, волнующего всю Францию и требующего от французской полиции напряжения всех сил.
Фредрик не стал отвечать. Сопровождаемый полицейскими чинами, он покорно спустился по лестницам вниз, вышел из церкви и пересек площадь. Его отвели в участок.
Комиссар был очень занят, и Фредрику пришлось ждать в коридоре. Он тяжело опустился на первый попавшийся стул. Перед глазами плясали искры. Секунды отзывались болью. Время, время! Возможно, Женевьева еще жива.
Наконец начальник освободился, и Фредрик проковылял в кабинет. Глаза начальника смотрели далеко не милостиво и не снисходительно, и когда Фредрик приготовился сесть, он взревел:
— Стоять, негодяй! Довольно, конец твоим выходкам!
Комиссар дернул толстыми красными пальцами отворот своего френча, одна из больших медных пуговиц не выдержала такого обращения и покатилась по полу под шкаф, провожаемая взглядом Фредрика.