Горький привкус счастья
Шрифт:
Как ни странно, но причитающийся процент от сделки Красников тогда получил. Начинающие мошенники свое обещание сдержали.
А через год в банке разразился уже настоящий скандал. Случилось непредвиденное. Просроченные ссуды поставили банк на грань разорения. И, скорее всего, так оно и было б, но потом вмешался всесильный Акулин. Скандал быстро замяли. Генеральный директор подал в отставку. Многие догадывались, что его подставили. Начальник охраны банка провел внутреннее расследование, но доказать причастность кого-либо из сотрудников тогда так и не удалось.
На повестке дня стоял вопрос о назначении нового генерального директора банка. Освободившееся
Красников с сожалением еще раз посмотрел на темные окна и выехал со двора дома в Грохольском переулке.
В последний раз она видела Стрельникова вчера в больнице и еще за день до того. С какого дня теперь вести отсчет своим горечам, Саша толком не знала. Если б можно закрыть, а еще лучше стереть, как в компьютере, файл в голове, чтобы вообще не думать о нем. Но лицо Стрельникова всплывало в памяти, невзирая ни на какие усилия воли. Она наугад взяла из папки историю болезни, краем уха слушая коллег. Дудник спорил с Елизаветой, доказывая той, что сокращение в больнице неизбежно и начнут это сокращение не иначе как с травматологии.
– Глупость! Их не сократят. Травмы куда ложиться будут?
– Елизавета, да никто не думает об этом. Слыхали, они план по травмам не выполнили? Отделение почти гуляет. Вот им и сократят койки в первую очередь.
– Поэтому я и говорю, что глупость! Откуда им взять эти койко-дни, если весна без гололеда. А вспомни, что творилось у них в прошлом году. Завал. Больные в коридоре лежали.
– Что было в прошлом году, главный уже не помнит, а то, что сейчас койки гуляют, – видит.
Прошлую весну помнили все. В начале марта растаял снег, а за ночь все подмерзло. Народ скользил по нечищеным тротуарам, падал, получал ушибы, ломал кости, и работы травматологическому отделению было невпроворот. А в конце месяца ситуация повторилась. Все, за исключением главного врача, понимали абсурдность сокращения коек, а следовательно, и персонала в травматологическом отделении. Что значит «сегодня мало больных»? А что будет завтра?
И если б не Стрельников, она непременно переживала б и строила догадки о том, как эта реорганизация, а проще – сокращение, коснется их отделения, перевыполняющего все мыслимые и немыслимые койко-дни. Осталось пережить еще один день. Или два? А потом она тоже будет волноваться вместе со всеми, предполагать и строить догадки.
– Александра, что говорит по этому поводу Владимир Иванович?
– Не знаю. Ничего вроде…
На подоконнике зазвонил телефон и сразу смолк. Они втроем одновременно повернули головы в надежде, что кто-то ошибся номером и сразу отключился, но телефон ожил снова. Дудник нехотя поднял трубку.
– Чай без меня не пить. Я в приемное отделение. К нам больной поступает. Или предложить его травматологии, пусть выполняют план? – беззлобно хихикнул Дудник.
– Саша, у тебя глаза несчастные. Ты что, серьезно так переживаешь? – Елизавета плотно прикрыла дверь за Дудником и включила чайник.
– Переживаю. Не знаю, что мне делать с Германией.
Она действительно не знала, что делать. Профессор Шульман требовал ответа. Стажировка в его клинике оставила неизгладимое впечатление, словно там, в Германии, она столкнулась с инопланетной жизнью. Все у них было какое-то неземное, нереальное. Небольшая клиника хрустела чистотой. Современная аппаратура, уютные палаты, белозубые улыбки персонала. Чудаковатый доктор Куртц. В сохранившихся до сих пор
– Знаешь, Лиза, после Германии я стала еще больше жалеть наших больных. Однажды утром такая суета поднялась в отделении, думаю, кому-то хуже стало за ночь. А оказывается, пациентка переполошилась потому, что дома кошка осталась одна без присмотра. Она не успела определить ее в кошачью гостиницу. Представь, все занялись решением этого вопроса. Вот так.
– И как? Решили?
– Да. Вызвали кого-то из службы то ли спасения, то ли защиты животных. Нашим бы пациентам да их проблемы.
– Это точно. У меня вот Кравцова отказывается от лечения. Денег на лекарство нет. Муж пропил все деньги. Нашел заначку и пропил. Мне ее дочь позвонила, просила не выписывать. Постарается у кого-то деньги одолжить.
А еще у нее там случился почти роман. Настоящий служебный роман с ассистентом профессора Шульмана. Она даже успела подумать, что Вальтер Нойманн именно тот мужчина, который ей нужен. Осталось только поверить в это…
Вальтер Нойманн… Он был, наверное, настоящим немцем: пунктуальный, педантичный, уверенный, что планета крутится вокруг Германии, целеустремленный в работе и… немного скучный.
Она примет приглашение профессора и поедет в Целле. По утрам на выходных будет пить кофе у открытого окна и рассматривать прохожих. И даже думать будет по-другому. И Москва будет далеко от нее, а следовательно, и Стрельников. И тогда в ее жизни не случится ни первого, ни второго дня после встречи с ним. И она станет свободной и постарается влюбиться в Вальтера Нойманна. А что…
– Ты можешь себе представить, чтобы немцы с утра ломали голову: сократят или не сократят их отделение, если сегодня у них меньше больных, чем месяц тому?
Вопрос Саша задала риторический. Ничего подобного у добропорядочных немцев не может случиться. Там даже есть кошачьи гостиницы…
– У меня новый пациент, и совсем непонятный.
– Когда они у нас были понятные? – улыбнулась Елизавета.
– Я не знаю, что с ним делать.
Роман Лагунов безучастно лежал в постели. От прохладной свежести в палате захотелось спать. Пройдет несколько дней, и все изменится. Палата наполнится запахом лекарств, больного тела и… прежней тоской.
Придет очередное светило от медицины и будет с пафосом говорить, что все у него будет хорошо, что попал он в самую что ни есть современную клинику с такими возможностями, что и не такие, как он, спустя неделю бегали. Через день или два порадуют, что результаты обследований почти в норме и упадок сил – всего лишь результат его работы на износ. Переутомление.
Он не верил ни одному светилу. С того момента, как его захлестнул страх на пустой, скользкой трассе, он не верил никому. Все, что у него было: репутация, признание, успех и любовь – все осталось в той, прошлой жизни. В этой – одна звенящая пустота, ради которой не стоило жить.
Роман прикрыл тяжелые веки.
Свою безупречную репутацию он заработал талантом, доставшимся от отца и многократно умноженным на упорство матери. Ни таланта, ни репутации купить нельзя – это он точно знал. И гордился, что достиг этого сам, своими силами. Что касается любви… Ее-то, как оказалось, он покупал всегда, даже не подозревая о том.
Еле слышно скрипнула дверь. Он не стал открывать глаза, пытаясь определить, кто и зачем зашел в палату. Последнее время только это занятие и вызывало интерес.