Горький шоколад. Книга утешений

Кетро Марта

* * *

Прошлой ночью я плакала. Мы лежали в постели и разговаривали про возраст. И тут он говорит: «Ну, до шестидесяти я еще буду ого-го. Так что у нас целых пятнадцать лет впереди». Я говорю: «Как? Как пятнадцать? Я думала – тридцать». – «Ну, это у тебя тридцать, а у меня пятнадцать.

Нет, мы и дольше проживем, но ого-го, пожалуй, я буду только до шестидесяти». И тут я, посреди несерьезного разговора, начала незаметно плакать. Нет, не потому, что испугалась надвигающейся асексуальной старости, а что времени так мало. Пятнадцать лет – это же пустяки, я отлично помню, что было пятнадцать лет назад, уже не детство даже. То есть еще столько же, и все, даже самые вежливые люди не назовут нас молодыми. Но и не в этом дело, а просто очень жалко стало прошедшего времени – не грамматической формы, а часов, которые мы почему-либо проводили (и будем проводить) не вместе.

Я вдруг поняла, что люди должны иметь огромное мужество, чтобы, помня, какие мы короткоживущие, просто ежедневно уходить из дома – отпускать руки тех, кого любят, и уходить на работу. Если каждая минута взвешена и оценена, как они могут, например, спать с кем-то другим, просто для развлечения, при этом прекрасно зная, что быть с любимыми осталось всего ничего? Только огромное мужество или огромная глупость делают свободными от чувства быстротечности жизни. Неужели путь личности всего-то и протекает в промежутке от глупости до мужества, от незнания до отсутствия страха? И я сейчас в самом противном месте – уже знаю, но все еще боюсь.

Засыпая, я увидела, как выглядит мое счастье – как блуждание где-то внутри розы, между светлым или темно-красным, коричневеющим, мягким, на ощупь нежным, как мокрый шелк, но матовым, с прохладным травянистым запахом. Не имеющее отношения к плоти,

но такое чувственное, такое смертное. И вот этого счастья мне – нам – совсем мало и не с каждым. А я, а они – как глупо мы живем...

* * *

В книге про заведующего грозами Илью-пророка написано:

выйди и стань на горе пред ликом Господним, и вот, Господь пройдет,

и большой и сильный ветер, раздирающий горы и сокрушающий скалы пред Господом, но не в ветре Господь;

после ветра землетрясение, но не в землетрясении Господь;

после землетрясения огонь, но не в огне Господь;

после огня веяние тихого ветра,

[и там Господь].

С нею дело обстоит примерно так же:

она приходит

и с нею страсть, раздирающая сердце и сокрушающая разум, но не в страсти она;

после страсти боль, но не в боли она;

после боли отчаяние, но не в отчаянии она;

и ни в ревности, ни в ненависти, ни в нарочитом равнодушии ее нет;

только в молчании, которое приходит после всего, —

она.

И к сожалению, если прямо начать с молчания, ее тоже там не будет – только в молчании после всего.