Горькую чашу – до дна!
Шрифт:
Когда машину занесло, меня бросило на молоденького комиссара Фрида, и я ткнул его кулаком под ребра.
Он откинулся назад.
Я распахнул дверцу с его стороны и отпихнул его ноги, так что они свесились из машины. А сам выпрыгнул и помчался что было духу, держа куртку в руке. Сзади тут же раздался крик Готтхельфа, но кричали и другие люди, и, оглянувшись на бегу, я заметил, что возбужденная толпа помешала полицейским броситься за мной и даже настроилась против них, видимо решив, что они хотят уклониться от ответственности за наезд. Старик все еще лежал на земле, корчился словно от нестерпимой боли и вопил во все горло.
Я влетел в двери аэропорта. Меня встретила прохлада и хриплый голос из динамика,
– Господин Бруно Керст… Господин Бруно Керст, вылетающий самолетом «Пан-Америкен» в Леопольдвиль, вас просят пройти паспортный и таможенный контроль! Самолет вырулил на старт. Это приглашение – последнее!
Я поскользнулся на гладком полу, но не упал, а помчался к окошку паспортного контроля.
– Синьор Керст?
– Да.
На бегу я успел нацепить очки, которые Наташа дала мне еще в Гамбурге. На фотографии в паспорте у покойного Бруно Керста были точно такие. Итальянец в окошке стал просматривать паспорт, потом свидетельство о прививках, потом билет на самолет, а я, тяжело дыша после бега, мог только выдавить:
– II treno… ritardo… capito?
– Si, capisco. [47]
Он все еще листал паспорт. Потом взглянул на меня. Я на него. Снаружи доносился шум толпы, окружившей полицейских.
– Che е successo?
– Incidente… auto… [48]
В этот миг я увидел Наташу. Она была в темных очках и стояла в дальнем конце зала возле окна, выходящего на летное поле. Миша стоял рядом с ней.
Служащий протянул мне паспорт.
47
Поезд… опаздывает… Вы поняли?
– Да, понял (итал.).
48
– Что случилось?
– Авария… с машиной… (итал.)
– Grazie, Signore. Adesso vista doganale. [49]
Теперь к таможенникам!
Шум толпы нарастал. Сквозь общий гомон прорезался пронзительный звук полицейского свистка. Я совсем запыхался:
– Baule gia aeroplano… [50]
– Ah, bene! Buon viaggio, signore! [51]
И Я побежал по узкому проходу к выходу на летное поле. Обернувшись, еще раз увидел Наташу. Она подняла руку над головой. Я увидел самолет с надписью «Пан-Америкен» на фюзеляже. Трап еще не откатили, в открытых дверях салона стояла стюардесса. Стюард бросился мне навстречу.
49
Спасибо, синьор. Теперь таможенный досмотр (итал.).
50
Чемодан уже в самолете… (итал.)
51
Ну, хорошо! Счастливого пути, синьор! (итал.)
– Are you Mister Bruno Kerst on flight to Leopoldville? We have been waiting for you. Come on, hurry, please! [52]
И он вместе со мной побежал по бетонированной площадке к самолету, причем стюардесса, улыбаясь, махала мне рукой, прося еще энергичнее поторопиться.
До трапа оставалось десять метров. Потом пять. Потом один. Этот метр я одолел за один шаг – ведь я не шел, а бежал. И этот последний метр был уже позади. И руку я уже положил на горячий поручень трапа. И
52
– Вы мистер Бруно Керст на рейс до Леопольдвиля? Мы ждем вас. Поторопитесь, пожалуйста! (англ.)
Но я не побежал вверх по трапу.
И снял руку с горячего поручня.
– What is the matter, Sir?
– I am sorry. I won't take this plane.
– You don't want to fly to Leopoldville?
– No. [53]
Нет, я не хотел лететь в Леопольдвиль.
Просто не мог. Не имел морального права. И понял это внезапно, делая последний шаг к трапу; понимание пришло мгновенно, в последнюю секунду.
Одной секунды хватило.
53
– Что случилось, сэр?
– Извините. Я не полечу этим рейсом.
– Вы не хотите лететь в Леопольдвиль?
– Нет (англ.).
Много мыслей успевает зародиться в мозгу человека за одну-единственную секунду.
14
«Я тоже всего лишь человек. И мой метод лечения гипнозом несовершенен… У вас может случиться рецидив, даже теперь… Если вы действительно хотите остаться здоровым и больше никогда не превращаться в такого, каким были прежде…»
И никогда не превращаться в такого, каким я был прежде.
«…вы должны в будущем, принимая какое-либо решение, проявить силу характера, добрую волю и моральную цельность, дабы выбрать правильный путь – а он всегда окажется более трудным…»
Это сказал профессор Понтевиво.
Более трудный путь – это Гамбург.
Более легкий – это Леопольдвиль.
Более трудный путь. Более легкий путь.
Однажды я уже пошел по более легкому пути. 9 ноября 1938 года. В берлинском Тиргартене. Целый час гулял там. Двадцать два года назад эта маленькая прогулка стоила жизни двум людям и чуть не отняла и мою. Только ли мою? А разве Шерли не пала ее жертвой? И даже Джоан?
«Я ненавижу патетику, но не могу не сказать: вы должны сейчас же изменить свою жизнь. Вы обречены весь оставшийся вам земной срок выбирать более трудный путь. Только в этом случае успех моего лечения будет долговременным. Только в этом случае у вас опять будет шанс…»
Только в этом случае у меня опять будет шанс.
Труслив и слаб я был двадцать два года назад. Хотел сбежать, убежать от ответственности.
И сейчас собираюсь поступить так же.
Сбежать.
В берлинский Тиргартен или в Леопольдвиль – это одно и то же, это все равно. Опять хочу выбрать более легкий путь.
Разве можно убежать от ответа? И опять и опять убегать? Ведь я же по собственному опыту знаю, что это невозможно.
Никто не может убежать от себя самого, ниоткуда и никуда. Никто не может забыть, что содеял. Ванда. Шерли. Джоан. И теперь – Наташа. Это одна цепь. Один последовательный ряд событий. Одна паутина, в которой мы все запутались в этом мире лжи.
А ведь я хотел начать новую жизнь, только нынче ночью собирался это сделать. Разве новую жизнь так начнешь? С нового преступления?
Я злой, я дурной человек. Такой злой и дурной, что даже таких добрых и чистых, как Наташа, толкаю на злые и дурные поступки: на ложь, обман и нарушение закона.
Не хочу этого допустить.
Не хочу, чтобы и Наташа стала такой, как я.
Ни за что, никогда!
И поэтому мне нельзя лететь в Леопольдвиль. И поэтому нельзя пытаться спастись бегством. Именно поэтому нельзя.