Горм, сын Хёрдакнута
Шрифт:
– По пути можно взять Ологит, там разжиться снедью. Рыбой и еще чем, – предложил Берг-Энунд. – Это почти в устье. Заодно сквитаемся за их помощь Бейниру.
– Так его осадить, чтоб до Толаборга весть не дошла, вряд ли удастся, – Торлейв был явно не в восторге от предложенного. – У гутанов не только гонцы. Они голубей выращивают на крыше дворца Балтингов, потом привозят в клетках в крепости на окраинах. Когда надо, привязывают к лапке черную ленточку с вестью и выпускают. Птица летит прямиком в голубятню, где выросла.
– На голубей найдется управа у тех, кому благоволит владыка мертвецов, – снова раздалось со стороны кресла с вороном на спинке.
Теперь уже не только
– Пойду с двумя тысячами лучших воинов, – сказал конунг. – Это на сколько дней достанет еды?
– На тринадцать можно растянуть, – ответил Горм.
– Как раз до Толаборга без остановок. Гутаны народ мрачный, робкий, послушный. На столицу руку наложу – весь Гуталанд мой. А пятьсот воинов здесь оставлю, с Биргиром. Заново пройти по Килею, и еще пару сотен карлов с их отродьем перевешать.
– А за что? – не выдержал Горм.
Конунг ослепительно улыбнулся, глаза его зажглись. «Не иначе, тараканы в голове что-то празднуют,» – решил старший Хёрдакнутссон.
– Очень наводящий на мысли вопрос, – Йормунрек кивнул в сторону новоиспеченного ярла Скиллеборга. – Проще всего за шею, но разумнее ли? Петля на шее или позвонки ломает, или подъязычную кость. Повешенные вмиг дохнут – никакого веселья. Да и тем, кто на расплод оставлен, урок слабоват. За руки или за ноги – уже лучше. На крюк еще занятнее, но это надо делать умеючи, чтоб ненароком легкое не проткнуть. Пора, пора, а то тех, кого я раньше повесил, уже по большей части птицы расклевали…
– Лишь мрачноперый Черный ворон Клюет мертвечину Клювом остренным. [119]«А это он откуда?» – подумал Горм, разглядывая говорящую плицу.
Вроде бы ворон продолжил, почему-то слегка изменившимся голосом:
– Тому, чьим именем усердно приносятся жертвы, длиннобородый странник даст победу в завоеваниях.
– И поможет удержать завоеванное, – добавил конунг. – Страх в этом деле очень к спеху. Бейнир вот не понимал, за что и поплатился. Его все любили?
119
«Битва при Брунанбурге,» пер. В.Г. Тихомирова.
– Ну, не то, чтобы прямо все, – осторожно ответил Горм. – Не Родульф, например…
– Любили, – продолжал Йормунрек. – И все равно, к концу скиллеборгской осады, тысяча его карлов шла против Бейнира в моем войске. Потому что пока ты даришь кому-то наделы, коней, и серебро, он будет тебя любить, а стоит явиться какой нужде, так тут же от тебя отвернется. Любовь поддерживается благодарностью, а чернь по природе неблагодарна. Конечно, лучше, чтоб тебя и любили, и боялись, но для этого нужно время. На скорую руку, одного страха хватит. А главное в этом выборе, что чернь может любить меня по своему усмотрению, зато будет бояться – по моему.
В повисшей тишине, Горм задумался. Рассуждение Йормунрека противоречило обычаю – в числе исконных обязанностей любого мало-мальски уважаемого конунга или ярла было не только вершить справедливый суд, но и печься о безопасности и здоровье карлов и их семей, по возможности показываясь на свадьбах, торжествах по поводу рождения детей, и тризнах, везде раздавая подарки направо и налево, не говоря уже об охотах, закатывании пиров по поводу и без повода, украшении чертогов,
– Конунг, о висельниках, – вернулся к чему-то более понятному для него Биргир. – Если их повесить, потом снять, просмолить, и повесить обратно, дольше продержатся. Или еще можно вешать в железных клетках, чтоб птиц отвадить.
– Больно возни много, – решил Йормунрек. – Смолу гнать, клетки ковать… Меняй их чуть почаще, и все.
Глава 51
Полосу Стьорнувегра пересекали облака, почему-то тоже выстроившиеся полосами, и подсвеченные луной во второй четверти. Ветер задувал со стороны древнего порта Акраги, неся с собой пряное тепло таинственного южного материка. Из-за перекрестка дороги на Гадранбир с езжалым путем из Акраги в Скиллеборг доносился протяжный скрип веревок – на двухсаженном костыле [120] качалась пара высохших и подъеденных за зиму птицами висельников.
120
Т-образная виселица.
Даже ночью, Гуннлауд, Аки, и Орм остерегались идти по мостовой. Беглые рабы двигались вдоль проезжего пути, переходя от дерева к дереву, от камня к камню, всегда готовые скрыться в тени.
– Вууу-ууу-вууу! – раздалось со стороны костыля.
– Нь-йааа, – откликнулся кто-то из наполовину сожженной оливковой рощи.
Гуннлауд замерла, ее рука поползла к оберегу.
– Это просто вороны, – шепнул Орм.
Знахарка и бывшая ученица Беляны провела пальцами по надтреснутому кружку из обожженной глины, висевшему на гайтане из конопляного волокна. Вдоль круга, в глине были выдавлены шесть священных животных Свентаны. Так же шепотом, Гуннлауд объяснила:
– Нет просто воронов. Особенно ночью. Это два вальравна.
Аки чуть не выронил лопату с обугленной ручкой. Вальравн, или ворон-оборотень, сожравший глаза и сердце непогребенного ярла на поле битвы и таким образом приобщившийся к темному знанию, летал только по ночам в поисках крови дитяти, отрока, не бреющего бороды, или юной девы, чтобы совершить обряд превращения и на время сменить перья на кольчугу воина мрачного образа или на шкуру черного волка. По разумению Аки, Гуннлауд вряд ли что угрожало – почти старуха, лет тридцать. Зато ему с Ормом от пары колдовских птиц, вхожих еще в два мира, помимо круга земного, предстояла участь существенно страшнее смерти.
– После того, как Один вернулся, Хюгин и Мюнин вернулись тоже, – пояснила знахарка. – Он, как драугр, они, как вальравны. Свентана нас защитит от нежити. Повторяйте за мной. Я не боюсь. Страх – убийца разума. Я не боюсь. Страх пройдет сквозь меня. Я не боюсь. Страх уйдет, я останусь. [121]
Дети прошептали слова заклятия вслед за знахаркой.
– Кааааа-уп! Каааа! – донес ветер.
Заслоняя звезды, по темному небу проскользнула зловещая тень с широко распростертыми крыльями, за ней другая. Веревки, на которых болтались повешенные, продолжали поскрипывать, но пугающий разговор воронов-оборотней больше не слышался.
121
Навеяно Фрэнком Гербертом.