Горм, сын Хёрдакнута
Шрифт:
– Эх ты, разве ж я про это, – сказала Аса, все еще пряча лицо в воротник.
– А про что? – по крайней мере, Хельги перестал ныть.
– Вспомни, что было в день, как мы из Йеллинга вышли.
– На завтрак были блины, из пшеничной муки с ячменной, с севшим медом, потом…
– Да не про завтрак, а как отец в треллеборг прискакал!
– Входит он в покой мрачнее тучи, и с ним Виги и этот, как его, с дохлой крысой на голове…
– Гуннбьорн Гудредссон. Дальше!
– За мамой послал, а она с женами карлов пряла и пела…
– Еще дальше, когда все собрались! Что он сказал?
– «Вот Гуннбьорн, муж Найдены, моей дочери в
– Взрывать.
– «И взрывать.» А мама клубок шерсти уронила, и говорит: «Да честный грабеж в сто раз лучше такого сватовства! Он уже Свитью к рукам прибрал, теперь за Танемарк хочет взяться?» И все стали обсуждать, как Йормунрек на тебе женится, а нас всех по одному изведет, как своих брата и дядю. Тех он просто убил, да еще нескольким его родичам Норны уж очень удачно ниточки перерезали, может, кто их под руку с ножницами толкал. Говорят, приколдовывают Йормунреку его дроттары. Так про что же ты все-таки?
– Как раз про это! Что я, дура, или уродина какая-то, чтоб меня сватать только ради того, чтобы побольше земли заграбастать? Йормунрек меня вообще с тех пор, как у нас укрывался, не видел! Сколько – шесть лет? Семь?
– Сестра, поимей совесть! Сама меня корила, что долю кляну – в тебя все молодые воины, кто хоть раз в жизни хоть тень твою видел, влюблены. Вон Карли на корме, он твои следы из земли выкапывает и им поклоняется.
– По правде?
– Ну, может быть, самую малость преувеличил. Только не говори, что не замечала.
– Замечала, что он как-то странно смотрит… Карли малый сообразительный, но такой робкий да неразговорчивый – клещами слова не вытянешь. Но в том-то и дело, что Йормунреку все равно – дура я, не дура…
– Так тогда тебе радоваться надо, что Хёрдакнут решил, чтобы и сватов отказом не обидеть, и чтоб по-Йормунрекову не вышло, что нас с тобой до их приезда в Йорвик послали, вроде как с Адальстейном о замужестве толковать. Тебя нет, меня нет, парохода нет, казны нет – подарки или приданое, и Йормунреку отцу с матерью не в чем отказать, потому как и взять с них нечего.
– Отец для государства все мудро решил, я не спорю, но мне-то чему радоваться? Опять-таки, я оказываюсь приравнена к казне и кнорру, и вся разница – не один нежеланный жених, так другой.
– А вод здесь, сестрица, не скажи – Адальстейн, может, малость и недотепа, но не злыдень, а вот Йормунрек…
– Да, дядю убил, брата убил. Ну, с братом, и у меня несколько раз близко доходило, – Аса ткнула Хельги локтем в бок. – Особенно когда ты меня дразнил насчет того жеребенка.
– Хуже. Мне отец велел, чтоб я сдох, но тебя от Йормунрека уберег. Любой, сказал, ценой, копье ему, и так далее. А Токи такое рассказал на пиру после боя за Сли… Хейдабир. Помнишь кошку?
– Как же не помнить, ее нам батюшка с мидхафского северного берега привез! Ее потом чикалки [84] утащили, нет?
– Вот мы думали на чикалок, или на росомаху, а ее Йормунрек повесил, замучил, и труп той же веревкой к камню привязал и во фьорд выбросил. Токи видел!
Аса нахмурилась. Брат и сестра вместе замолчали, подавленные
84
Чикалка или красный волк – реально существующее животное, изредка встречающееся, например, на Алтае.
На корме кнорра, у правила, тоже шел разговор. Фьори объяснял Карли, Краки, и Челодрыгу происхождение очков – зрительных стекол в серебряной оправе, висевших у старого кормчего на носу.
– Лет пятьдесят назад, в Висбю кто-то сделал зажигательное стекло, которое можно носить с собой вместо огнива. Одно в нем плохо – без солнца, не работает. Потом кто-то догадался, что то же стекло можно использовать для увеличения маленьких предметов, потом вместо стекла стали использовать горный хрусталь – в нем пузырьков нет. Наконец, Колла Искусница догадалась, что стекла можно повесить на нос для увеличения тонкой работы.
Услышав: «Колла Искусница,» – Челодрыг заржал. Фьори приподнял мохнатую бровь, смерив молодого бодрича взглядом, от которого любой мало-мальски понимающий свое место в кругу земном молодой воин тут же заткнул бы хлебало ветошью. Такое понимание, увы, не было дано Челодрыгу, радостно пояснившему:
– Женился Дурята-тысяцкий на Малуше-искуснице, провели ночь брачную, наутро Дурята и говорит: «За что тебя искусницей прозвали, мне так и невдомек!» Обиделась Малуша-искусница и искусала его до полусмерти!
– Страшное дело – такое неуважение к супруге, – рассудил Краки. – Хуже может быть, только когда кто-то глупостью старшего перебивает. Так что там было с Коллой?
– В старости у Коллы начало слабеть зрение, особенно вблизи, и она велела себе сработать такую же пару очков из хрусталя, только поплоще, чтобы все время носить. Вот, – Фьори гордо поправил очки на носу и вперился вдаль. – Скажи-ка мне, Краки, не баклан ли там летит?
– Точно, баклан! Энгульсейский берег близко?
– По моему рассуждению, да, но некоторые шкиперы из Раумарики рассказывают вот что… Фракки, вытрави шкот на две пяди, а ты, Грейп, прибери свою сторону! Моряки, что нашли свою смерть в открытом море, так что и тела их ни к какому берегу не прибило, самые искусные из них, – к счастью для Челодрыга, в небе не было солнца, в противном случае он мог бы оказаться превращен в кучку пепла усиленным очками взглядом, брошенным в его сторону Фьори, – самые искусные оказываются после смерти на Ут-Рёсте, и некоторые из тех даже могут навестить родной дом – но только обернувшись бакланом. Поэтому на севере Мёра и в землях Само бакланов не стреляют. Краки, ты когда-нибудь пробовал баклана?
– Нет, – несколько озадаченно ответил сын корнака. – А разве их едят?
Баклан летел над самыми гребнями волн в поисках живности, плывущей близко к поверхности, отнюдь не рассчитывая на то, что плывущая в море живность может колбаситься близко к поверхности как раз в поисках бакланов. Из волн высунулась голова размером поболее лошадиной, с гривой из кожистых отростков. Распахнулись челюсти, утыканные разноразмерными остроконечными зубами, баклан, перехваченный поперек туловища, в последний раз заорал, вопия к безразличным волнам о своей загубленной бакланьей жизни, и был утянут под воду.