Горменгаст
Шрифт:
— Руководитель Спасения Тяжелых Вещей тут?
— Так точно, ваша милость.
Вперед вышел усталый бородатый человек.
— Дайте своим людям отдохнуть.
— Так точно, ваша милость, им просто необходим отдых.
— Нам всем нужно было бы отдохнуть. Но еще не время. Вода продолжает подниматься. У вас есть список того, что следует спасать в первую очередь?
— Так точно, ваша милость.
— Есть ли также списки у бригадиров всех бригад?
— Так точно, ваша милость.
— Судя по сообщениям, которые я получила, вода поднимется до того уровня, где мы сейчас находимся, через шесть часов. Всех работников разбудить через
— Так точно, ваша милость.
— Кошки хорошо устроены?
— Они выпущены в двенадцать помещений Голубого Чердака.
— Ага, потом следует... — Графиня, не договорив, умолкла.
— Мы слушаем, ваша милость.
— Господа, после того как мы переместимся на следующий уровень, мы и начнем. Поднимающаяся вода всех нас сближает, разве не так, господа?
Все поклонились в молчаливом согласии, однако на лицах была написана все та же полная растерянность.
— С каждым проходящим часом все меньше остается комнат, в которых мы можем размещаться. Мы все время поднимаемся вверх, но рано или поздно наступит момент, когда двигаться будет уже некуда. Мы все будем плотно скучены все вместе. Скажите мне, господа, разве могут изменники витать в воздухе и питаться им? Разве могут они пожирать облака? Глотать гром? Наполнять брюхо молниями?
Все отрицательно покачали головами и опять переглянулись.
— А разве могут они жить под водой как рыбы? Вон там, в глубине темных вод, я вижу щуку. Но изменник, как бы он ни прозывался, все же не щука. Он дышит воздухом, господа, как и мы все. Часовые все на местах? Особо усиленно охранять кухни и все съестные припасы!
— Все будет сделано, ваша милость.
— Все, довольно. Мы теряем время. Рассылайте приказ — всем два часа отдыха. Идите.
Графиня поднялась на ноги, а все, стоявшие вокруг стола, бросились исполнять ее приказы. Гертруда подошла к перилам лестничной площадки, оперлась на них локтями и посмотрела вниз. Вода поднялась еще на одну ступеньку. Графиня стояла и смотрела на медленно, но неуклонно прибывающую темную воду, Графиня замерла — огромная, массивные руки сложены на перилах, прядь рыжих волос на широком бледном лбу.
ГЛАВА СЕМИДЕСЯТАЯ
Некоторое время назад, когда Графине сообщили о возвращении Тита в Замок, она тут же вызвала его к себе. Он рассказал ей, что ему сделалось дурно от духоты, что он впал в беспамятство и что по прошествии какого-то времени вдруг понял, что находится в лесу.
Пока Тит рассказывал эту выдуманную историю, Графиня внимательно смотрела на него, но не прерывала. Потом, когда Тит закончил свой рассказ, Графиня после довольно продолжительной паузы спросила его, видел ли он после своего возвращения Фуксию.
— Я повторяю — после твоего возвращения, — подчеркнула Графиня, — ибо, как явствует из твоих слов, уходя из Замка, ты был не в состоянии узнать кого бы то ни было. Я правильно тебя поняла?
— Да, мадам.
— Так вот видел ли ты Фуксию сразу после того, как ты вернулся, или некоторое время спустя?
— Нет, не видел.
— Я прикажу, чтобы твое объяснение стало известным по всему Замку и чтобы оно было немедленно доведено до сведения Резчиков. То, что на вас, сын мой, нашло это временное помрачение, было очень некстати. Можете идти.
ГЛАВА
Ливень, не утихая, продолжался еще две недели, значительная часть Замка оказалась под водой, и верхние этажи были столь переполнены людьми, что, несмотря на дождь, пришлось на многих плоских крышах сооружать навесы, под которыми могли бы разместиться люди. На крыши выбирались из окон или через люки чердаков.
Первая флотилия сооруженных Резчиками лодок совершила свой первый выход в плавание. Лодки были не только оригинальными и красивыми, но и прекрасно держались на воде и ими было легко управлять. Резчикам было дано разрешение собирать все дерево, которое плавало в воде, для строительства новых лодок. С этим они и вернулись на свой «полуостров».
Для Графини выбрали большую, просторную и красивую лодку, в которой могло сесть несколько гребцов, а сама Графиня, несмотря на свой большой вес, легко и удобно размещалась на корме у кормила. Она предпочитала сама управлять лодкой.
Резчиков снабдили дегтем для смолки лодок и большим количеством краски для покраски суден. Лодку Графини расписали красной, черной и золотой краской. Нос лодки высоко поднимался над водой, несмотря на массивность, он был не лишен изящества, завершался он резным деревянным украшением в виде хищной птицы, раскрашенной красным, глаза были выкрашены желтым цветом с черными зрачками, так что напоминали подсолнухи, жестокий кривой клюв был также выкрашен черным. Большинство лодок, создаваемых Резчиками, имели подобные украшения на носу. Но Резчики стремились не только к красоте, но и к устойчивости своих лодок.
Однажды Титу сообщили, что для него построена лодка, которая уже ожидает его в одном из южных коридоров. Тит тотчас же отправился туда, где находилось сделанное для него каноэ. В любое другое время Тит, получив такую лодку в подарок и увидев ее, покачивающуюся на воде, наверное, не удержался бы от крика радости. Узкая, выкрашенная серебряной краской лодка казалась живым существом, идеально приспособленным для плавания по затопленным залам и коридорам Замка. Лодка, напоминавшая каноэ, управляемое одним веслом, словно сошла с картинки в детской книжке, одной из тех, которые когда-то читал Тит. Такая была бы радость тогда, в пору детства, слезть с огромного дубового стола, наполовину погруженного в воду, который служил причалом, и забраться в такую восхитительную лодку!
Но теперь, несмотря на то, что каноэ ему очень понравилось, Тит ощущал некоторую горечь и даже досаду. Лодка странным образом напомнила ему о тех временах, когда он еще не ощущал себя Герцогом когда он не видел ничего странного в том, что у него нет отца и что мать не только не проявляет никакой материнской любви, но и вообще никогда с ним не общается, когда он еще не знал, что такое смерть, гниение, предательство, убийство, когда никакие щукволы не прятались в темных недрах Замка и не держали всех в страшном напряжении. Но каноэ напомнило ему и о тех днях, когда он еще не чувствовал в себе той страшной двойственности, которая мучила его теперь, которая разрывала надвое его разум и душу — с одной стороны, в нем присутствовало все растущее, болезненное желание убежать от всего того, что воплощал в себе Горменгаст, и, с другой стороны, в нем была верность Горменгасту и неустранимая, иррациональная гордость за свое происхождение, любовь, не менее глубокая, чем ненависть, которую он невольно испытывал к холодным камням своего безрадостного дома.