Горний путь

Набоков Владимир Владимирович

Зеркало

Ясное, гладкое зеркало, утром, по улице длинной, будто святыню везли. Туча белелась на миг в синем глубоком стекле, и по сини порою мелькала ласточка черной стрелой… Было так чисто оно, так чисто, что самые звуки, казалось, могли отразиться. Мимо меня провезли этот осколок живой вешнего неба, и там, на изгибе улицы дальнем, солнце нырнуло в него: видел я огненный всплеск. О, мое сердце прозрачное, так ведь и ты отражало в дивные давние дни солнце, и тучи, и птиц! Зеркало ныне висит в сенях гостиницы пестрой; люди проходят, спешат, смотрятся мельком в него. 10 января 1919

Ночь

Как только лунные протянутся лучи, всплывает музыка в аллее… О,

серебристая, катись и рокочи все вдохновенней, все полнее!.. Порхает до зари незримая рука по клавишам теней и света и замедляется, ленива и легка… Последний звук, — и ночь допета…

La Belle Dame Sans Merci [10]

(Из John Keats [11] )

«Ах, что мучит тебя, горемыка, что ты, бледный, скитаешься тут? Озерная поблекла осока, и птицы совсем не поют. Ах, что мучит тебя, горемыка, какою тоской ты сожжен? Запаслась уже на зиму белка, и по житницам хлеб развезен. На челе твоем млеет лилея, томима росой огневой, на щеке твоей вижу я розу, розу бледную, цвет неживой…» Шла полем Прекрасная Дама, чародейки неведомой дочь: змеи — локоны, легкая поступь, а в очах — одинокая ночь. На коня моего незнакомку посадил я, и, день заслоня, она с чародейною песней ко мне наклонялась с коня. Я сплел ей запястья и пояс, и венок из цветов полевых, и ласкалась она, и стонала так нежно в объятьях моих. Находила мне сладкие зелья, мед пчелиный и мед на цветке, и, казалось, в любви уверяла на странном своем языке. И, вздыхая, меня увлекала в свой приют между сказочных скал, и там ее скорбные очи поцелуями я закрывал. И мы рядом на мху засыпали, и мне сон померещился там… Горе, горе! С тех пор я бессонно брожу по холодным холмам; королевичей, витязей бледных я увидел, и, вечно скорбя, все кричали: Прекрасная Дама без любви залучила тебя. И алканье они предрекали, и зияли уста их во тьме, и я, содрогаясь, очнулся на этом холодном холме. Потому-то, унылый и бледный, одиноко скитаюсь я тут, хоть поблекла сырая осока и птицы давно не поют.

10

Безжалостная Прекрасная Дама (фр.).

11

Джон Китс (1796–1821) — английский поэт

Пьяный рыцарь

С тонким псом и смуглым кубком жарко-рдяного вина, ночью лунной, в замке деда я загрезил у окна. В длинном платье изумрудном, вдоль дубравы, на коне в серых яблоках, ты плавно проскакала при луне. Встал я, гончую окликнул, вывел лучшего коня, рыскал, рыскал по дубраве, спотыкаясь и звеня; и всего-то только видел, что под трефовой листвой жемчуговые подковы, оброненные луной. 1917–1922

«Я думаю о ней, о девочке, о дальней…»

Я думаю о ней, о девочке, о дальней, и вижу белую кувшинку на реке, и реющих стрижей, и в сломанной купальне стрекозку на доске. Там, там встречались мы и весело оттуда пускались странствовать по шепчущим лесам, где луч в зеленой мгле являл за чудом чудо, блистая по листам. Мы шарили во всех сокровищницах Божьих, мы в ивовом кусте отыскивали с ней то лаковых жучков, то гусениц, похожих на шахматных коней. И ведали мы все тропинки дорогие, и всем березонькам давали имена, и младшую из них мы назвали: Мария

святая Белизна. О Боже! Я готов за вечными стенами неисчислимые страданья восприять, но дай нам, дай нам вновь под теми деревцами хоть миг, да постоять. 1917–1922

Перо

Зелененьким юрким внучатам наказывал леший в бору: «По черным ветвям, по зубчатым, жар-птица порхнет ввечеру; поймайте ее, лешенечки, и клетку из лунных лучей возьмите у ключницы-ночки, да так, чтоб не видел Кощей. Далече от чащи брусничной умчите добычу свою, найдете вы домик кирпичный в заморском, туманном краю. Оставьте ее на пороге: там кроткий изгнанник живет, любил он лесные дороги и вольный зеленый народ». Там дедушка-леший на ели шушукал, и вот ввечеру, как струны, стволы зазвенели, и что-то мелькнуло в бору. Маячило, билось, блестело. Заохал, нахохлился дед… Родимые, знать, улетела жар-птица из пестрых тенет. Но утром, как пламя живое, на пыльном пороге моем лежало перо огневое с цветным удлиненным глазком. Ну что ж, и за этот подарок спасибо, лесные друзья. Я беден, и день мой неярок, и как же обрадован я. 7 июня 1921 Кембридж

«Мы столпились в туманной церковенке…»

Мы столпились в туманной церковенке, вспоминали, молились и плакали, как нечаянно двери бесшумные распахнулись, и тенью лазоревой ты вошла, о весна милосердная! Разогнулись колена покорные, прояснились глаза углубленные… Что за чудо случилось отрадное! Заливаются птицы на клиросе, плещут воды живые под сводами, вдоль по ризам колеблются радуги, и не свечи мы держим, а ландыши, влажной зеленью веет — не ладаном, и, расставя ладони лучистые, окруженная сумраком радостным, на иконе Весна улыбается.

«Людям ты скажешь: настало…»

Моей матери

Людям ты скажешь: настало! Завтра я в путь соберусь… (Голуби. Двор постоялый. Ржавая вывеска: Русь.) скажешь ты Богу: я дома! (Кладбище. Мост. Поворот.) Будет старик незнакомый — вместо дубка, у ворот… 3 мая 1920

Русь

Пока в тумане странных дней еще грядущего не видно, пока здесь говорят о ней красноречиво и обидно — сторонкой, молча проберусь и, уповая неизменно, мою неведомую Русь пойду отыскивать смиренно, — по черным сказочным лесам, вдоль рек да по болотам сонным, по темным пашням, к небесам бесплодной грудью обращенным. Так побываю я везде, в деревню каждую войду я… Где ж цель заветная, о, где — непостижимую — найду я? В лесу ли — сумраком глухим сырого ельника сокрытой — нагой, разбойником лихим поруганною и убитой? Иль поутру, в селе пустом, о, жданная! — пройдешь ты мимо, с улыбкой на лице простом задумчиво-неуловимой? Или старушкой станешь ты и в голубой струе кадильной, кладя дрожащие кресты, к иконе припадешь бессильно? Где ж просияет берег мой? В чем угадаю лик любимый? Русь! иль во мне, и душе самой уж расцветаешь ты незримо?

Жизнь

Шла мимо Жизнь, но ни лохмотий, ни ран ее, ни пыльных ног не видел я… Как бы в дремоте, как бы сквозь душу звездной ночи, — одно я только видеть мог: ее ликующие очи и губы, шепчущие: Бог!