Горнорабочие
Шрифт:
– Я не пойду, тятька, не пойду! Оленка - бука!
– Ганька, дай-ка плетку!
Колька остался этим недоволен, закуксился и, испугавшись угрозы отца, полез к Елене и покрылся ее фартуком.
– Оленка! гли, какая игрушка-то,- и он не давал ей покою с своей пискулькой: пойдет она, он за ней - и теребит ее за сарафан, или перед ней станет и давай пикать. Это пиканье вывело отца из терпенья.
– Ах ты, проклятой парень!
– и он встал. Колька вмиг спрятался под кровать, но отец все-таки пнул его ногой, отчего Колька заревел на всю избу и тогда только замолчал, когда отец погрозил ему плеткой. Опять Гаврила Иваныч сел за работу, а Елена села около него и стала починивать отцовскую сермягу, с кожаным
Несмотря на то, что кожа не держала ниток, рвалась, Ганька ковырял башмак. Отец тоже ругался, что кожа на сапоге износилась. Он теперь, кажется, только о том и думал, как бы ему похитрее започинить; его бесило то, что дратва рвалась, кожа лопалась хуже, он плевал с досады то на сапог, который починивал, то на пол, то приговаривал разные любимые словца. Ганька вторил отцу, которому почему-то вдруг не понравилось, что сын бездельничает.
– Чево ты дратву-то рвешь попусту, шельмец ты экой!
– Я, тятька, чиню.
– Так чинят? Брось!
Танька забился на полати и там продолжал свою работу. Только одна Елена сидела смирно. Она сидела на лавке, спиной к отцу, около окна, и молча заштопывала прорехи и дыры сермяги. Ни одного шепота она не произнесла, ни одной морщинки не было на ее лице, только ей надоели мухи, и тут она молча отмахивалась от них. Колька ее не беспокоил: он нашел себе товарища в коте, которого он бесцеремонно таскал по полу за хвост, любуясь своим искусством и ловкостью отвертываться от лап кота, который пищал. Наконец, кот вырвался, вскочил на печку и стал облизываться, злобно глядя на Кольку, как будто думая: уж не буду же я, коли так, спать с тобой. Он пошел по перекладинке, сделанной от печки к стене для сушенья тряпок и белья. Шел он, как видно, к Елене. Между тем Колька делал свое дело: он вскарабкался на печь, нашел лучину, бросил ее с хохотом в кота, кот соскочил на лавку, а Колька свернулся на пол и заревел… Все не торопясь встали и подошли к Кольке, который расшиб себе левое колено до крови и лоб, но неопасно. Отец заругался, стал искать плетку, но не нашел плетки. Долго ревел Колька; ногу Елена обернула тряпкой, на лбу остался большой синяк, и через час Колька угомонился и по-прежнему стал баловать, только прихрамывал на левую ногу. Ему уже не в первый раз приходится падать с печки.
Елена все работала, а в голове ее шла своя работа. "Што-то Илья делает?" - думала она, и долго думала она на эту тему. Заслышит она брань отца на дратву или на мух, и думается ей: "Отчего это он такой злой! Хоть бы умел починивать-то! А тоже хвастается, што он сапоги да башмаки умеет мастюжить". Она старалась отыскать причины: почему отец у нее такой злой? зачем он драчун такой? Придет с работы - мать ругает, весь день на ребят кричит, а ладом не скажет; на работу пойдет - тоже ругается… "Нет, он добрый. Иной бы выгнал меня из дому, избил бы". И она тяжело вздохнула; в это время она так любила отца, что скажи он ей: Олена, поди-ко, сходи в рудник за топором - пошла бы. Она не думала теперь об матери, как будто бы и не бывало ее.
– Ганька! поди-ко к Федосееву: попроси табаку. Ганька пошел, за ним поскакал и Колька, подпрыгивая.
– Скоро свадьба-то, мила дочь?
– спросил отец ядовито, когда мальчуганы ушли; голос его дрожал.
– Чья, тятенька?
– Чья? Твоя! Елена промолчала.
– Что ж, ну, и ступай, и не ходи сюда, штобы и праху твоего здесь не было. Что ж ты буркалы-то в окошко уставила? Али Илька идет?
Елена молчит: в глазах двоится, в голове жар. "Умереть бы уж!" - думалось ей невольно.
– С богом, мила дочь, с богом, Оленка.
"Буду же я молчать!" - думает Елена, и в первый раз в жизни она осердилась на отца. Хотелось ей плакать,
– Что же ты спасибо-то не сказываешь, дура? Ты в ноги должна мне поклониться.
– Отец, говоря это, улыбался, но как улыбался! Его душило горе, и он не умел выразиться как-нибудь так, чтобы дочь почувствовала всю гадость своего поступка. Жена его поступила бы иначе: она бы целый день проворчала, прибила бы дочь, как умела, на другой день она бы не стала ругаться, а у Гаврилы Иваныча не было такой храбрости, да и охоты не было. "Бить, так было бы за что бить, а то стоит,- еще греха наживешь".
– Оленка!
– вдруг крикнул отец и стал глядеть на спину дочери; в левой руке был сапог с шилом, а в правой дратва с щетиной.
Елена молчит.
– Кому я говорю - стене, што ли? А?!
Елена молча повернулась к нему лицом. Она плакала.
– Послушай ты, дура набитая, дурака отца: што тебе за дурь пришла в голову?.. а? Елена молчит, плачет.
– Тебе говорят! Я вышибу из тебя эти нюни-то. У-у!!
– и он заскрежетал зубами.- А вот те сказ: Плотникову я все ноги обломаю, коли он еще сюда придет. Всем закажу то же сделать. Слышишь!.. не выдам я тебя за него замуж… Тебе говорят!
– Тятенька! я ни за кого не пойду больше.
– Ладно. Слушай, мила дочка. Ты думаешь, я не знаю, што тебе хочется замуж, - знаю. А Плотников тебе не пара, потому приказей, а ты мастерская дочь. Да и Ильке отец не дозволит жениться на тебе, потому он мастер.
– Я ни за кого не пойду…
– Я тебе говорю по-отцовски, потому эти дела знаю. Илька дурит, это я и ему скажу, и всем скажу. Найдем жениха по своей братьи.
– Тятенька!
– Дура ты, девка. Мне, што ли, не обидно это, да дело-то такое… такое, што Илька на тебе не женится. Вот што обидно-то; и я этова не желаю, потому не хочу родниться с подлыми людьми. И выброси ты эту дурь из головы. Да разве мало нашева-то брата. Э!..
Он принялся за работу, дочь повернулась к нему спиной и тоже задумалась. Долго она думала, передумывала отцовские слова, и казалось ей, что отец говорит правду; а если он ей зла желает… Нет, Илья не такой: он не пришел бы к ней в избу, не целовал бы.
– Слышь, подхалюза, поди-кось, запряги лошадь,- сказал отец дочери. Она ушла во двор.
"С девками иметь дело - просто беда, особливо с дочерьми. Девка што, - известно дело, мужика ей надо, с жиру бесится, и мужику девку надо, а дочь жалко. Ну, роди она, што с ней будет? эти же скоты проходу ей не дадут, а я-то тут чем виноват! Добро бы провьянт на ребенка давали, - нет. Вон ей минул восемнадцатый год, и провьянт прекратили - выдавай, значит, замуж… А уж за Плотникова не выдам. Сказано: не хочу родней иметь мастера-подлеца - и конец: сроднись с подлецами да мошенниками, сам будешь подлец и мошенник. Вот что! А девка, што, - дура. Ей понравился приказный, мастерской сынок, и взбеленилась. Экое диво стряслось: как не идти замуж! А потом што будет: муж попрекать мной станет, на порог меня не будет пущать, да и какое будет житье, коли свекор будет заставлять сапоги ему надевать… А то бы мне што: весится он те на шею, дурак эдакой, да ты знашь, што он разумной человек, ну и с богом, коли по любве, по совету да нами не брезгует… Это так".
Пришли Ганька и Колька. Отец распек их за то, что они бегали долго. Пришла Елена и объявила, что лошадь запряжена. Гаврила Иваныч оделся: надел сперва сапоги, обернув предварительно ноги онучами, потом сермягу, опоясался кушаком, за пазуху положил кисет с махоркой, кремнем, плашкой и трутом и взял шапку.
– Ты скоро?
– спросила его Елена.
– Скоро. Кто будет, скажи - скоро.
– Он ушел. Немного погодя заскрипели ворота, и отец уехал, сидя в телеге, по улице. Домашние не знали, куда он уехал, да он и не любил даже жене сказывать об этом.