Горный цветок
Шрифт:
Застава Варакина охраняла трудный участок: более двадцати крутых перевалов. Вот почему ночью, когда поднимались в горы, лошадей пришлось оставить внизу. А после дождя здесь и человек не поднимется. Варакин придумал соорудить лестницы. К одной из них, возвращаясь на заставу, и подходили старший лейтенант и Шныриков.
Спустившись с гор, они направились к роще.
Шныриков посмотрел вслед старшему лейтенанту, ускакавшему с ординарцем, и прибавил шаг. До заставы было недалеко, но спряталось солнце, и набежали тучи. Погода в горах меняется часто.
«Не сухари, а мед, — отметил Шныриков, — давно такие вкусные не получались. Чем темнее мука — тем вкуснее сухари». Николай отобрал сухари покрупнее и румянее и отложил их в другой карман, для Сереги.
Серега Рудой — фронтовой друг Николая, следопыт, читавший отпечатки следов, как книгу. Его любили на заставе.
Бывают такие люди. Они располагают к себе с первого взгляда. Едва познакомишься с таким человеком, а кажется, будто знаешь его годы. Так с ним просто, хорошо…
Небо над головой треснуло, оглушительно прокатился гром, и хлынул неудержимый ливень. Шныриков постоял, прижавшись к стволу большого бука, потом закутался в плащ-палатку и припустил домой. На заставе его отпаивали горячим чаем.
— Люблю чаек, — говорил он Рудому, грея озябшие пальцы о железную кружку.
— Есть новости, Коля, — сообщил Серега. — Сержант Ильин назначен замполитом заставы, а Коробской — командиром отделения…
Николай слушал друга, видел близко его лицо, розовые язычки ожогов на щеках и шее и снова переживал все, что произошло на той неделе.
…Застава пылала. Только-только кончилась схватка с оуновцами, напавшими в полночь. Пытаясь избежать полного разгрома, бандеровцы подожгли траву. Сухая трава вспыхнула как порох. Ветер перебросил огонь к деревянным строениям. С треском рушились балки. Вот-вот упадет и крыша. В горящий дом, спасая имущество, бросились Ильин и Рудой. Они исчезали и появлялись, вынося вещи. И вот, шатаясь, из дома вышел один Ильин.
— Там Рудой! — крикнул он подбежавшему Шнырикову.
Объятый огнем дом был полон дыма, двигаться можно было лишь на ощупь. На втором этаже Николай наткнулся на неподвижное тело. Опоздай он хоть на минуту, случилось бы непоправимое: едва он оттащил друга, как на то место, где только что был Рудой, свалилась горящая балка.
Чтобы спасти Сергею жизнь, надо было сделать переливание крови.
— Возьмите мою, — попросил Шныриков.
Кровь вызвались дать все пограничники. Подошла по группе кровь Варакина.
— Породнились, — шутил потом старший лейтенант, — теперь будем служить не расставаясь.
— Коля, я спрашиваю, ты днем заступаешь? — повторил Сергей.
— Чего? — спохватился Шныриков. — Да, днем, с Костей Емелиным.
Вечером Шныриков пришел на заседание комсомольского бюро. Оно продолжалось около часа. После ужина писал письма домой и уже ночью, готовясь ко сну, услышал сигнал
Взлетела ракета. Мгновение — и Шныриков с Емелиным бегут по тропе, по скользким, крутым подъемам и спускам дозорки. Потеряв равновесие, напарник неловко съезжает вниз. Шныриков помогает ему подняться. Медлить нельзя. Нарушитель уходит…
Ракеты одна за другой взмывают в небо, освещая горы. Бежать все трудней. Где же тревожная группа? Рядом граница. Неужели уйдет?
…Нарушителя взяли у контрольно-следовой полосы. Это был немолодой оуновец, похожий на крестьянина. После недолгого запирательства признался, что шел на связь с куренем бандеровцев.
— Кто возглавляет курень? — спросил Варакин.
— Бир.
— Бир?! — повторил начальник заставы. — Выходит, правильно сказал полковник, что ему с нами не разминуться…
А Николай давно уже не вспоминал о Бире. Когда его спас начальник заставы, он сообщил Марине: «…Тут меня старший лейтенант Варакин крепко выручил. Ты не волнуйся, все обошлось. Сама знаешь, я в рубашке родился. Не затем прошагали войну, чтобы зря погибнуть…».
Потом новые схватки вытеснили впечатления от пережитого осенью боя.
Рабочая закваска
Проснулся Шныриков в полдень. В соседней комнате вполголоса дежурный записывал телефонограмму.
В спальне с окнами, наглухо закрытыми плотными деревянными ставнями, было темно. Даже солнечный луч, способный отыскать малейшую щель, не проникал в этот мир отдыха.
«Семь часов сна нужны пограничнику, как боезапас автомату», — вспомнились Шнырикову слова начальника заставы. Только спят ли они столько?.. Сейчас он выспался. Усталости как не бывало. Жаль только, не доглядел сон про Комаровку…
Накануне он получил из дому письмо. Отец писал, что все живы, здоровы, чего желал и ему. Новости касались главным образом деревни: домой вернулся один из товарищей Николая. Пришел под чистую после ранения и ампутации ноги. Односельчане поставили его председателем сельсовета.
«Придешь, Коля, тебя тоже не обидим, — писал Нил Кондратьевич, — потому как народ дюже уважает вашего брата фронтовика».
Николай перечитал эти строки два раза. Приятно было, что отец обращался к нему, как к равному. Да, война сделала его старше. На всякое нагляделся он за эти годы. Много видел горя. Видел и спаленную фашистами Комаровку. Повырубали леса. Люди ютились в погребах, в землянках. Сверстник Николая, воевавший в партизанах, рассказал, как каратели, словно медвежью берлогу, окружили соседнее с Комаровкой село. Убивали всех подряд, без различия пола и возраста.
Николай лежал с открытыми глазами.
Теперь пришло для фашистов время расплаты.
Рывком встав с постели, Шныриков оделся и вышел в соседнюю комнату. Группа пограничников собралась у репродуктора.
«…У озера Балатон продолжаются упорные бои, — слышался голос Левитана. — Только на небольшом участке между озерами Валенце и Балатон гитлеровцы бросили на нашу оборону больше двухсот пятидесяти танков».
— Давно передают? — поинтересовался Николай. — А что еще сообщили?
— Вроде фрицы хотели остановить Третий Украинский фронт.