Город Бездны
Шрифт:
Я вспомнил ультра, которых видел на борту «Орвието», – экипаж капитана Орканьи и женщину с дырой в животе, которая нас встречала. Кстати, откуда Рейвичу стало известно о нашей засаде? Не выдал ли нас в конечном счете сам Орканья? Тогда не исключено, что моя посткриогенная амнезия – дело его рук: капитану захотелось сбить меня со следа.
А может, у меня просто началась паранойя.
Вдруг я увидел за стеклом нечто еще более странное, чем пилоты субсветовиков. Если ультра напоминали мертвецов в черном, то эти походили на гробы, поставленные вертикально. Они пробирались
– Похоже на паланкины.
Я узнал голос Квирренбаха и не смог удержать тяжкий вздох. Композитор приземлился на соседний стул.
– Ага. Еще не закончили свою симфонию?
Он искусно притворился, что не расслышал:
– Мне рассказывали про эти паланкины. Там внутри люди, их называют герметиками. Чудаки до сих пор ходят с имплантатами и не желают от них избавляться. Каждый из этих шкафов – маленький замкнутый мирок, который вполне пригоден для путешествий. Как по-вашему, это действительно настолько опасно?
Я раздраженно поставил чашку:
– Откуда мне знать?
– Извините, Таннер… я просто пытаюсь поддерживать беседу. – Он покосился на свободные стулья. – Кажется, вы не обременены спутниками?
– Возможно, но не впадаю по этому поводу в отчаяние.
– Ах, перестаньте. – Он щелкнул пальцами, подзывая к нашему столу замызганного робота-официанта. – Нас кое-что связывает, Таннер. Обещаю, что перестану преследовать вас, как только мы доберемся до Города Бездны. Но пока – неужели вам претит быть со мной чуточку повежливее? Как знать, может, я чем-то сумею вам помочь? Согласитесь, я все-таки осведомлен об этих местах чуть получше вашего.
– Вот именно «чуть получше».
Он взял у робота кофе и посоветовал мне повторить заказ. Я с нарочитой вежливостью отклонил предложение.
– Господи, какая гадость, – произнес он после пробного глотка.
– Ну вот, хоть в чем-то мы сошлись, – попытался пошутить я. – Теперь мне хотя бы известно, что течет в этих трубах.
– В этих трубах? – Квирренбах огляделся. – Ах да… Нет, это паровые трубы, Таннер. И очень важные.
– Паровые?
– НВ использует собственный лед, чтобы не допустить перегрева. Мне рассказывал об этом кто-то на «Стрельникове». Лед из наружной оболочки измельчают до состояния кашицы и закачивают в трубы. Затем прогоняют его через все помещения между главными жилыми зонами – вроде этого. Снеговая кашица впитывает в себя избыток тепла, постепенно тает и закипает, так что трубы заполняются перегретым паром. А пар выбрасывают обратно в космос.
Я вспомнил о гейзерах на поверхности станции, которые заметил на подлете.
– Довольно расточительно.
– Так было не всегда. Раньше у НВ были гигантские радиаторы, словно крылья бабочки размахом в сотню километров. Но анклав их лишился, когда посыпался Блистающий Пояс. Доставка льда стала вопросом жизни
– Вы много знаете.
Он просиял и похлопал по своему кейсу, который лежал у него на коленях.
– Подробности, Таннер. Подробности. Нельзя написать симфонию о месте, которое не изучил досконально. У меня уже есть замысел для первой части. Вначале мрачные созвучия, играют только духовые, затем постепенно включается ритмическое остинато. – Он прочертил пальцем в воздухе, словно обводя контуры невидимого пейзажа. – Адажио – аллегро – энергико. Это будет олицетворять разрушение Блистающего Пояса. Я почти уверен, что оно само по себе заслуживает целой симфонии… А как по-вашему?
– Никак, Квирренбах. Я не силен в музыке.
– Но ведь вы образованный человек, верно? Вы немногословны, но за каждой сентенцией – глубокая мысль. Кому принадлежит изречение, что мудрец говорит, когда ему есть что сказать, а глупец говорит, потому что иначе не может?
– Не знаю. Но этот человек определенно не был болтуном.
Я глянул на свои часы – уже воспринимал их как свои, – загадав, чтобы положение зеленых камешков возвестило время отлета. Но с тех пор, как я смотрел на них последний раз, они словно не сдвинулись с места.
– Чем вы занимались на Окраине Неба, Таннер?
– Я был солдатом.
– Но в этом нет ничего особенного, верно?
Терять все равно нечего. Скуки ради я рискнул углубиться в подробности:
– Война вошла в нашу жизнь. От нее невозможно было спрятаться. Даже там, где я родился.
– И где это?
– В Нуэва-Икике. Сонный прибрежный городок вдалеке от главных полей сражений. Но у каждого хоть кто-то да погиб – из родственников, из знакомых. По идее, у каждого был повод, чтобы ненавидеть противника.
– А вы испытывали к врагу… личную ненависть?
– Я бы так не сказал. Для ненависти существует пропаганда… но, если разобраться, по ту сторону фронта про нас тоже рассказывали всякие небылицы. Ну конечно, кое-что было правдой. Не надо ничего придумывать – жестокости и грязи хватало и тем и другим.
– А война действительно началась из-за того, что случилось во Флотилии?
– В общем, да.
– Так, значит, проблема заключалась не столько в идеологии, сколько в территории?
– Меня это не интересует. Поймите, Квирренбах, все это давние дела.
– А что вы знаете о Небесном Хаусманне? Я слышал, на вашей планете до сих пор живут его почитатели.
– Ну, кое-что знаю.
Мне попался заинтересованный собеседник. Казалось, чуть напряги слух и уловишь, как он делает в голове записи, готовя материал для своей симфонии.
– Это входит в вашу систему воспитания?
– Не совсем так.
Мне действительно нечего терять. Я поднял руку и продемонстрировал Квирренбаху рану посредине ладони: