Город Брежнев

Идиатуллин Шамиль

Да и смысл в замечаниях? Мама учила мыслить конструктивно. Сегодня это значило придумать, что лучше: тащить стиралку от Танзилюшки через три комплекса на себе – кажется, у Ирека есть подставка под сумку-тележку, на которую влезет даже «Малютка»-переросток, – или плюнуть на все и стирать руками, пока они до часиков не сотрутся? Часики спадут, тут Вадик и обнаружит непорядок. Иным-то способом обратить на себя внимание вряд ли выйдет.

Ох, а ведь еще в райисполком после работы бежать, первая среда месяца, опять заседание треклятой комиссии. И зачем согласилась, дура. А затем, что никто особо согласия и не спрашивал. У вас, Лариса Юрьевна,

образование педагогическое, поэтому вы лучший кандидат в комиссию по делам несовершеннолетних от управления кадров объединения. И Вадик сказал: надо соглашаться, что делать. Ему надо, значит и впрямь делать нечего. Всем, кроме нее.

Юре, например, – вон, в дверь звонит, единственный, кто умеет звонить в дверь робко.

И впрямь Юра, встрепанный и вроде даже взмыленный.

– А Вазых Насихович… – растерянно сказал он и умолк.

– Ю… – сказала Лариса и запнулась, проклиная ранний склероз. Она все время хотела назвать водителя настоящим именем, совсем непохожим на имя ее покойного отца, и все время это настоящее имя забывала. – Юра, он на вахтовку убежал.

– Ну вот, – совсем расстроился Юра. – У меня, самое… Два колеса пробило, я до гаражей бегал и обратно, но успел бы все равно, чего он…

Лариса сочувственно вздохнула. Юру впрямь было жаль.

Он опустил голову и сказал немного другим тоном:

– Там, самое, специально доски положили на дорогу, и там гвозди. Я заметил, повернул, два колеса мимо прошли, а еще два… самое, нет. Ладно скорость небольшой был, мог разбиться совсем.

– Какие гвозди, кто положил? – не поняла Лариса, но на всякий случай сразу испугалась.

– Ну кто… Мальчишки-хулиганы, не знаю. Там, где поворот с Усманова, два доска и гвоздь-двадцатка, по десять штук. Я затормозил, а то бы…

Он махнул рукой и убрел к лестнице.

– О господи, этого еще не хватало, – сказала Лариса и пошла загонять сына за стол, а то опять провозится и опоздает.

Но сын сам вырулил с кухни, яростно дожевывая и оттирая что-то с форменной куртки – явно яичный желток, Пачкуля косорукий.

– Ты куда? – всполошилась Лариса.

– Нам к без двадцати сегодня, политинформация, – пробурчал Артурик, вколачивая ступни в убитые, но по-прежнему любимые польские кроссовки.

– И ты не готовился, конечно?

– Чё это не готовился? – немедленно ощетинился сын, чуть не сев от возмущения, но удержал равновесие. Ловкий за лето стал. – Готовился, вчера «Комсомолку» читал, южнокорейский самолет там, провокации империалистов, всякое такое. Интересно, кстати.

– Не зря выписали все-таки, – отметила Лариса, поставив в памяти галочку – почитать. Про южнокорейский самолет она ничего не слышала, а нехорошо быть необразованнее сына, по крайней мере сына-восьмиклассника.

– Да чего не зря, я заявление написал уже, сразу после дня рождения.

– Осталось, чтобы приняли.

– Чего – осталось, всех принимают, я рыжий, что ли? Учусь нормально, чего не принять-то.

«Вот надо это тебе», – чуть не сказала Лариса. К счастью, Артурик бурчал, пытаясь закрыть потертый дипломат, из которого вылезал край тетради:

– Ну и интересная газета, не то что эти ваши… Или там «Юный натуралист», на фига его выписывали пять лет…

«Эти ваши, сам-то „Труд“ первым из ящика выкрадывал и прочитывал с последней страницы», – хотела сказать Лариса, но спохватилась и погнала чадо, чтобы не опоздал.

– Ага, щас уже. Мам, а ты ведь шить умеешь?

– В каком смысле?

– Ну,

на машинке. Машинка у нас есть ведь вроде.

– Ох, лучше бы ее… В общем, не работает машинка. У нас машинки вообще, ты знаешь… Шить я умею, в общем, мог бы и помнить. А что ты хочешь, опять мушкетерский костюм?

– Типа того, – сказал сын, посмотрел на часы и уточнил: – Время сколько, пять минут восьмого?

– Пятнадцать, вообще-то.

Артурик блинкнул и рванул, едва не выломав входную дверь – выходную, вернее.

– А шапку! – запоздала крикнула Лариса вдогонку, но Артурик уже грохотал по ступеням, специально так гулко, чтобы советов в спину не слышать, паразит. Надо все-таки ему исправные часы купить.

За окном было серо и сыро, но не холодно. А и холодно будет – согреюсь, пока машинку дотащу, подумала Лариса.

Ей вдруг очень захотелось заплакать – не от жалости к себе или от хронического переутомления. Просто захотелось. Глупое желание, особенно в восьмом часу утра. И вообще, жене Вазыха Вафина не положено приходить на работу зареванной. И с покрасневшими глазами не положено. Не для того вся страна строила КамАЗ, не для того чугунолитейный завод год назад со скандалом получал самостоятельность от камазовской литейки и не для того энергослужбу этого самого большого в Европе чугунолитейного завода возглавил Вазых Вафин, чтобы его жена хоть кому-то, хоть на миг… Лариса вдавила костяшки пальцев в переносицу, дождалась, пока кислый спазм растворится от несильной и почти приятной боли, улыбнулась зеркалу, сделала поцелуйные губы, разминая лицо, улыбнулась еще раз, на сей раз почти естественно, зато ужаснувшись морщинкам, тряхнула головой и побежала за сумочкой. Она почти опаздывала на работу. Опаздывать ей тоже не положено.

День оказался не холодным и не теплым – прохладным и бесконечным. Ни к какой Танзилюшке Лариса, конечно, не успела ни в обед, ни после работы. На их бюро спустили сверхсрочное задание подготовить отчет о невиданном росте производственной дисциплины на славном автогиганте – и всем троим пришлось пыхтеть над справкой без обеда до самого вечера. А вечером голодная и злая Лариса побежала на заседание районной комиссии по делам несовершеннолетних.

Заседание получилось совершенно ужасным. Сперва выступал предынфарктного вида дядька из управления лифтового хозяйства, потом огромный милиционер с гаденькой улыбкой. Дядька клялся, что все подходы к шахтам лифта с весны закрыты на амбарные замки, а как мелкие самоубийцы туда проникают, понять никто не в силах, – и требовал поставить к каждому лифту сторожа с ружьем и мешком соли. Милиционер говорил длинно и непонятно. Лариса решила было, что это у нее от усталости и отвращения слова, выползающие из гаденькой улыбочки, не складываются ни во что внятное, но, воровато оглядевшись, уловила некоторое обалдение и в остальных глазах, в том числе железобетонной Марии Владимировны. Та не выдержала и спросила наконец:

– Виктор Гарифович, вы что нам сказать хотите-то? Можно поконкретней?

Милиционер улыбнулся совсем гадко, так, что щечками брови подпер, и сказал:

– Можно и конкретней. То есть в районе складывается особая ситуация, решить которую могут только особые меры. По нашей части мы работу ведем, просим помочь и вас – со стороны райкома, райисполкома, комитета комсомола, школ, ну и от завода, конечно.

Мария Владимировна покосилась на Ларису, нахмурилась и уточнила:

– Завод-то вам чем поможет?