Город чудес

Беннетт Роберт Джексон

Он тянется к этому клубку. Хватает его.

Становится им.

Мир вокруг него меняется.

В его мыслях всплывает последняя строчка:

— …и пастушка, конечно же, говорит: «Ну, на отца, знаете ли, тоже не похоже!»

Внезапно уши мальчика наводняет славный, чудесный, счастливый звук: люди смеются, гогочут, по-настоящему хохочут до слез, до колик, и мальчик вместе с ними весело хихикает.

Приходится приложить усилие, чтобы вспомнить о происходящем. Он открывает глаза и видит, что находится в лачуге возле Солды, окруженный грязными рыбаками, которые распивают сливовое

вино из бутылок. Никто из них не замечает внезапного появления юного, бледного континентского мальчика, который как будто возникает из пустоты. Они ведут себя так, словно он был с ними в компании всегда. Один пьяный рыбак даже предлагает ему глотнуть вина, и мальчик, все еще хихикая, вежливо отказывается.

Еще слишком ранний час для такого праздника. Но он благодарен за возможность. Вино создает веселье, веселье создает смех, а смех дарит ему…

Мальчик смотрит в окно рыбацкой лачуги. Он в трех милях от переулка, где был перед этим.

Он облегченно вздыхает и договаривает:

— …выход.

Но потом хмурит лоб. Ему кажется, или небо над ним темнеет? Прямо над хибарой?

Неужели это звезды сияют так холодно и чисто наверху?

Он смотрит, как небосвод заливает густая тьма, словно кровь, которая просачивается сквозь повязку.

Мальчик отчаянно соображает. Еще один трюк, еще один поворот. У него нет выбора.

Он закрывает глаза и ищет.

Еще один клубок серебристой радости. Этот не такой толстый и непристойный, но его все равно должно…

Мир вокруг него меняется.

…хватить.

Он слышит голос:

— Где же Миша? Где мой… Миша!

Слышится веселый смех. Он открывает глаза и видит, что попал в маленькую квартиру. Кудрявый младенец лежит на диване и истерически смеется, а его мама прячется за спинкой дивана и выглядывает оттуда, восклицая:

— Где мой Миша? Куда подевался мой дорогой малыш? Неужели он… здесь!

Новый взрыв восторженного хихиканья. Никто из них не замечает внезапного появления мальчика, но, наверное, это потому, что они слишком увлеклись игрой. Смех ребенка заразителен: мать начинает смеяться, от чего малыш смеется еще сильнее.

«Помни, где находишься. Помни, что происходит».

Мальчик подходит к окнам квартиры. Видимо, он примерно в семи милях от рыбацкой лачуги. Он все еще чувствует тот, другой, клубок смеха — рыбаки продолжают делиться похабными шутками — и может определить расстояние между ними. Достаточно далеко. Никто не может перемещаться так быстро. И как его преследователь вообще узнал, куда он…

Мальчик застывает.

Тени на улице снаружи начинают меняться. Тьма наводняет небо, как будто сама ночь проявляется прямо над ним.

— Нет! — говорит он. — Нет, этого не может быть!

Мать и младенец истерически смеются позади. Он чувствует ее радость, боль в животе от слишком сильного смеха, веселье, которое затмило все прочие чувства.

Он хочет остаться здесь. Это его суть — его дело, его любовь. Но надо снова двигаться вперед.

«На этот раз — дальше, — думает он. — Иди и не останавливайся».

Он закрывает глаза. Находит очередной смех, очередную яркую искру радости.

Мир меняется.

Он в доме на окраине

Мирграда. Мужчина сидит на полу кухни, а вокруг него разлита огромная кастрюля макарон, и желтый соус ярко выделяется на фоне белой плитки. Его лицо покраснело от смеха, а жена стоит в дверях, завывая от восторга.

— Я же тебе говорила, что она слишком тяжелая! — восклицает она, хватая воздух ртом. — Я же говорила!

Мальчик тоже смеется, хоть у смеха есть привкус постыдного ликования. Потом он закрывает глаза и снова ищет.

Мир меняется.

Он в студенческой спальне при университете. На кровати сидит обнаженная девушка, и ее тело конвульсивно содрогается от смеха. Глядя на нее, трудно понять, что смешного происходит, — но лишь пока не увидишь голову юноши меж ее бедер, а остальное его тело скрыто под одеялом.

Мальчик смеется вместе с нею. Ее смех — как солнечный свет и осыпающиеся цветочные лепестки в его сознании. Но он знает, что должен двигаться дальше.

Он закрывает глаза. Тянется.

Мир меняется.

В переулке играют в мяч, и после неудачного броска один молодой человек лежит на земле, держась за пах и хватая ртом воздух. Другая молодежь гогочет, не в силах удержаться, а юноша повторяет: «Не смешно… честное слово, не смешно!» — однако это лишь заставляет их смеяться еще сильнее.

Он ухмыляется. В этом смехе ощущается жестокость, привкус меди и крови. Но мальчик знает, что должен двигаться дальше.

Он закрывает глаза. Ищет.

И снова все меняется.

Он во внутреннем дворе. Пожилые мужчина и женщина сидят в деревянных инвалидных колясках на солнце, их ноги укрыты одеялами. Они слабо хихикают, вспоминая какую-то древнюю историю из давно минувших дней.

— Она действительно мне это сказала! — говорит женщина. — «Горячей, чем жесткий член», — вот что она сказала, прямо перед всеми. Клянусь тебе!

— Я знаю, я знаю! — говорит мужчина хрипло, но с улыбкой. — Но кто мог в это поверить?

Смех мечтательного недоверия, омытый радостью двух хорошо прожитых жизней. Его сердце поет, ему хочется слушать этот смех, ощущать его вкус. Но надо двигаться дальше.

«Я смех, — говорит он, закрывая глаза. — Я там, где есть веселье. Так что он никогда не сможет поймать меня…»

Он протягивает руку. Еще один клубок, неряшливый, пьяный и кривой, серебристый смех того, кто хорошенько набрался.

«В шторм годится любая гавань», — думает мальчик и хватается за этот смех, тянет себя к нему.

Мир меняется…

Он открывает глаза. Он думал, что окажется в баре или чьей-то комнате, но… похоже, это подвал. Тусклый подвал с одним столом и одним стулом.

На стуле сидит сайпурец и хихикает, но понятно, что это происходит не по его воле: глаза у него остекленели, по подбородку течет слюна. Несмотря на это, у него вид солдата, как и у женщины, которая стоит у него за спиной с пустым шприцем в руке. Они оба в тюрбанах, что типично для военных, но к тому же они подтянутые, мускулистые, как люди, которые делают из собственных тел оружие, в особенности женщина: в ее жестком, мрачном лице и янтарно-золотистых глазах есть нечто, свидетельствующее об опыте командования и смертоубийства.