Город энтузиастов (сборник)
Шрифт:
Локшин сошел с тротуара. Бронзовый всадник по-прежнему правил лошадьми на ветшающем фасаде Большого театра, но эти бронзовые кони были уже единственными во всей Москве.
Пылающая в дрожании продолговатых лун, площадь Свердлова шумела от гула настойчивых толп, осаждавших станцию метрополитена, и призрачными хвостами вытягивающихся у остановок трамваев, автобусов, вагонов подвески. Центральная станция городских дорог возвышалась нал площадью и, заканчивающаяся выпуклым куполом, напоминала огромный светящийся гриб. Оттуда, передвигая небольшие рычаги, легко прикасаясь
– Москва – Звенигород. Москва – Раменское. Москва – Сергиев, – вспыхивали указатели.
– Город энтузиастов – вспомнил Локшин.
Резкий толчок заставил его вздрогнуть, что-то больно толкнуло его и, открыв глаза, он заметил, что стоит в темноте.
– Почему та-а-ак, темно, – истерически надрывался одинокий женский голос, падающий откуда-то вверху. А тут внизу рядом с Локшиным, невозмутимый человек в кепке, осветив огнем папиросы квадратный подбородок, ни к тому не обращаясь, весело сказал:
– Вот тебе и большевицкое солнце. Каюк!
Глава четырнадцатая
Весна зимой
Улица еще сохраняла следы только-что закончившейся паники… Кареты скорой помощи еще развозили пострадавших по переполненным амбулаториям, временным пунктам помощи. На дневном хмуром небе покачивались одинокие осиротелые луны, зато на площади у Столешникова переулка лежало огромное стеклянное яйцо, опутанное сеткой электрических проводов, а внутри яйца несколько человек рабочих возились над медью и алюминием испорченных приспособлений.
Локшин первый раз видел, вблизи искусственное солнце, и его удивила неуклюжесть этого яйца, его удивило, что внутренность обыкновенной лампы скорее напоминает маленький завод, что внутри него могут свободно ходить, работать и разговаривать закопченные углем, измазанные смазочными маслами рабочие. На тонкой паутине рельс беспомощно повис поезд подвески, длинная вереница трамваев растянулась на несколько километров. Внезапно оказавшиеся слишком тесными улицы, словно муравьями, переполнились людьми, и люди эти, оторванные от привычных уже условий жизни, бродили бесцельно, бесцельно зевали по сторонам, занимали очереди у открывающихся после длинного ночного перерыва магазинов.
Черные диски радио наперебой кричали:
– Мобилизация инженеров и техников. Из Донбасса прибыло в Москву семь поездов с высококвалифицированными рабочими. Повреждения Центральной станции уже исправлены.
И опять:
– Трамвайная сеть будет работать через пятнадцать минут! Граждане, спокойствие!
Пробираясь переполненными улицами, изредка останавливаясь, чтобы выслушать очередное сообщение радио, или взглянуть на работу всюду, на каждом углу вдруг возникших маленьких мастерских, Локшин пошел к Сибирякову.
Газеты не вышли, радио ограничилось скупыми сообщениями о причинах катастрофы – оно было всецело занято
Сибиряков был дома и встретил Локшина с подчеркнутым равнодушием. Женя, показавшаяся Локшину помолодевшей, разливала чай.
– Садись, – сказал Сибиряков и, как показалось Локшину, конфузливо улыбнулся. – Мы отдыхаем. Сегодня на работу можно и не ходить… Давно не было праздничка – вот и устроили.
Шутливый тон Константина Степановича несколько успокоил Локшина. Заготовленные заранее вопросы, с которыми собирался обратиться к Сибирякову казалось, были теперь не нужны. Локшин смотрел, как, лениво пыхтел трубкой Сибиряков, как Женя разливала чай, видел непривычную для себя уверенность, в ее движениях, удивлялся, до чего изменилась она, насколько она сделалась совершенно другим человеком. В том, как небрежно управлялась она с предметами домашнего обихода, в том, как по-новому зачесывала она волосы, как, односложно отвечала на вопросы, чувствовался новый человек, совершенно самостоятельный, ни от кого не желающий зависеть.
– А как я напугалась, – начала Женя разговор на интересовавшую Локшина тему.
Константин Степанович выколотил трубку и сказал.
– Что, не ожидал? Вот тебе и маленький Паша. А ведь я его до вчерашнего дня держал в комитете… Бывает…
– Что? Паша, – удивленно спросил Локшин. – Так это он?
– Я и сам сначала не понял. Из письма Ольги Эдуардовны – Константин Степанович при этих словах взглянул прямо в глаза Локшину и улыбнулся. – Из ее письма мы узнали…
– Разве она оставила письмо?
– Ну, конечно. Умная баба, – похвалил Сибиряков. – Из письма ее мы узнали, что если она и виновата, то еще больше виноват кто-то другой. Ее первый и законный муж.
– Ее муж. Тот самый, которого она так боялась…
– Не знаю, боялась или нет, а работала заодно. Ее первый муж, видите ли, князь Павел Голицын – и что же…
– Маленький Паша – князь?
– Здорово было у него все, подготовлено – кто бы подумал. Ведь катастрофа на Центральной станции – только часть его плана. Если бы не Ольга и не ее письмо – мы бы не такое увидели… И ведь боевой парень – отстреливался…
Маленький радиоприбор над письменным столом Сибирякова вдруг зашипел и глухо выкрикнул:
– Трамвайное сообщение восстановлено. По подвеске пущен первый поезд.
– А я думал, что на работу можно будет и не ходить, – разочарованно сказал Сибиряков и начал одеваться.
– Ужинать дома будешь? – спросила Женя.
– Как придется, – ответил Сибиряков. Локшин оделся и вышел вместе с Сибиряковым.
Повреждения, причиненные катастрофой, были уже исправлены, и теперь, как и, вчера и позавчера, неистовствующие солнца Загородного боролись с еще нерешительным светом встающего из-за Мосторга солнца, и их пылающие диски казались ярче, нежели тусклое, невидимое солнце.