Город и город
Шрифт:
— Что у них при себе?
— У одного парнишки — ножичек, но совсем маленький. Этаким ножом и волосьев из раковины не выковыряешь — игрушка. И у всех — жува. Вот и всё.
Она пожала плечами.
— При них-то наркоты не было, мы нашли её возле стены, но, — она снова пожала плечами, — кроме них, никто поблизости не ошивался.
Она жестом подозвала одного из своих коллег и открыла сумку, которую тот держал в руках. Маленькие пучки измазанной в смоле травки. Уличное её название «фельд», она являет собой крутую породу Catha edulis,
— Чо случилось, коп? — с бещельским акцентом спросил один паренёк на хип-хопном приближении к английскому.
Он встретился со мной взглядом, но был бледен. И он, и его товарищи выглядели неважно. Они не могли видеть мёртвую оттуда, где сидели, но даже в её сторону старались не смотреть.
Должно быть, они понимали, что мы нашли фельд и знаем, что он принадлежит им. Они могли бы вообще ничего не сообщать, просто смыться.
— Инспектор Борлу, — сказал я. — Отряд особо опасных преступлений.
Я не стал представляться Тьядором. Трудно расспрашивать парня такого возраста — он слишком взросл для обращения по имени, эвфемизмов и игрушек, но ещё недостаточно взросл, чтобы выступать простым оппонентом в допросе, когда, по крайней мере, ясны правила.
— А тебя как зовут?
Он поколебался, рассматривая возможность прибегнуть к какому-нибудь предпочитаемому им сленгу, но отказался от этой мысли.
— Вильем Баричи.
— Это вы её нашли?
Он кивнул, и вслед за ним кивнули его друзья.
— Расскажи.
— Мы пришли сюда, чтобы, чтоб это, и… — Вильем выжидал, но я ничего не сказал о его наркотиках. — И увидели что-то под этим матрасом и сдвинули его в сторону. Там были какие-то…
Друзья Вильема смотрели, как он колеблется, борясь с суеверием.
— Волки? — спросил я.
Они переглянулись.
— Да, мэн, там вокруг шнырял какой-то подлый зверюга и… Так что мы решили, это…
— Сколько прошло с тех пор, как вы здесь? — спросил я.
Вильем пожал плечами.
— Не знаю. Часа два?
— Кто-нибудь ещё был поблизости?
— Видели там каких-то чуваков. Сколько-то времени назад.
— Дилеров?
Он снова пожал плечами.
— И ещё какой-то фургон подъехал сюда по траве, а чуть погодя снова уехал. Мы ни с кем не говорили.
— Когда был этот фургон?
— Не знаю.
— Было ещё темно, — сказала девочка.
— Ладно. Вильем, ребята, мы раздобудем вам что-нибудь на завтрак, если хотите, найдём какое-нибудь питьё.
Я махнул рукой полицейским, которые их охраняли.
— С их родителями
— Направляются сюда, босс, только вот её предкам, — отвечавший указал на одну из девчонок, — никак не можем дозвониться.
— Значит, продолжайте. А сейчас доставьте их в Центр.
Четверо подростков переглянулись.
— Это какая-то хрень, — неуверенно сказал другой паренёк, не Вильем.
Он знал, что по каким-то там правилам ему надо противиться приказу, но на деле ему хотелось поехать с моими подчинёнными. Чёрный чай, хлеб, волокита с протоколами, скука и лампы дневного света — всё это так не походило на стягивание громоздкого, тяжёлого от влаги матраса в тёмном дворе.
Прибыли Степен Шукман и Хамд Хамзиник, его помощник. Я посмотрел на часы. Шукман не обратил на меня внимания. Нагнувшись к телу, он задышал с присвистом. Констатировал смерть. Стал высказывать свои наблюдения, а Хамзиник принялся их записывать.
— Время? — спросил я.
— Часов двенадцать, — сказал Шукман.
Он надавил на конечность мёртвой. Та качнулась. Учитывая её окоченелость и такую неустойчивость на земле, можно было предположить, что она приобрела позу смерти, лёжа на чём-то с иными очертаниями.
— Убили её не здесь.
Я много раз слышал, что он хорош в своей работе, но не видел никаких свидетельств чего-то большего, чем простая компетентность.
— Закончили? — обратился он к женщине из вспомогательного персонала, фиксировавшего сцену преступления.
Та сделала ещё два снимка под разными углами и кивнула. Шукман с помощью Хамзиника перекатил женщину на спину. Она словно сопротивлялась ему своей скованной неподвижностью. Перевёрнутая, она выглядела нелепо, будто кто-то вздумал сыграть мёртвое насекомое, скрючив руки и ноги и покачиваясь на спине.
Она смотрела на нас снизу вверх из-под развевающейся чёлки. Лицо застыло в испуганном напряжении: она бесконечно удивлялась себе самой. Она была молода. На ней было много косметики, размазанной по лицу из-за сильных побоев. Невозможно было сказать, как она выглядит, что за лицо представили бы себе те, кто её знал, если бы услышали её имя. Может, позже, когда она расслабится в смерти, мы узнаем её лучше. Спереди её всю изукрасила кровь, тёмная, как грязь.
Последовали вспышки фотокамер.
— Так, привет, причина смерти, — сказал Шукман, обращаясь к ранам в её груди.
По левой щеке, загибаясь под челюсть, проходила длинная красная щель. У неё было разрезано пол-лица.
На протяжении нескольких сантиметров рана была гладкой, ровной, как мазок кисти. Заходя за челюсть, под нависающими губами, она зазубривалась и то ли заканчивалась, то ли начиналась глубоким рваным отверстием в мягких тканях за костью. Женщина смотрела на меня невидящим взглядом.
— Сделайте несколько снимков без вспышки, — сказал я.