Город и звезды
Шрифт:
— Спустимся ниже, — заявил Хилвар. — Я хочу взглянуть на землю.
Они опускались, пока корабль едва не коснулся голых камней, и только тогда заметили, что равнина испещрена бесчисленными дырочками шириной в три-четыре сантиметра. С наружной стороны эстакады, однако, этих таинственных оспинок на земле не было: они прерывались у края изгороди.
— Ты прав, — сказал Хилвар. — Оно было голодно. Но это было не животное; более точно его следовало бы назвать растением. Оно истощило почву в своем загоне и было вынуждено искать свежую пищу в другом месте. Вероятно, оно двигалось очень медленно: на то, чтобы обломать эти столбы, возможно, ушли годы.
Воображение
Он все еще мог быть жив и бродить по этой планете, даже несмотря на прошедшие миллионы лет. Разыскать его, однако, было делом безнадежным — это потребовало бы обследования всей поверхности. Они провели бессистемные поиски в пределах нескольких квадратных километров вокруг места разрыва и нашли одно большое, почти ста пятидесяти метров в поперечнике, круглое поле оспинок. Здесь существо, очевидно, остановилось для еды — если только можно было употребить подобное слово по отношению к организму, который каким-то образом извлекал пищу из твердого камня.
Когда они снова взмыли в космос, Элвин ощутил странную усталость. Он видел так много, а узнал так мало. На всех этих планетах не было недостатка в чудесах, но то, что он разыскивал, давным-давно покинуло их. Он знал, что посещать другие миры Семи Солнц бесполезно. Если даже во Вселенной еще есть разум — где теперь он должен искать его? Он смотрел на усеивающую экран звездную пыль, понимая, что никакого времени не хватит, чтобы изучить все это.
Его охватило еще незнакомое прежде чувство одиночества и подавленности. Теперь он понимал страх Диаспара перед огромными пространствами Вселенной, ужас, заставивший его народ собраться в маленьком микрокосме города. Тяжело было осознавать, что в конце концов жители Диаспара оказались правы.
Он обернулся к Хилвару, ища поддержки. Но Хилвар стоял, стиснув руки, взгляд его потускнел. Его голова была склонена набок: казалось, он, напрягая все чувства, прислушивается к окружающей пустоте.
— В чем дело? — поспешно спросил Элвин.
Он должен был повторить вопрос, и лишь тогда Хилвар дал понять, что слышит его.
— Что-то приближается, — наконец проговорил он медленно, все еще глядя в никуда. — Что-то, чего я не понимаю.
Элвину показалось, что в кабине внезапно стало очень холодно, и родовой кошмар Пришельцев всплыл перед ним. Напряжением воли, истощившим все его силы, он удержал свой разум от паники.
— Оно не опасно? — спросил он. — Не следует ли бежать на Землю?
Хилвар не ответил на первый вопрос — только на второй. Его голос был очень слабым, но в нем не чувствовалось тревоги или страха. Скорее он нес в себе бездну изумления и любопытства, словно Хилвар наткнулся на нечто столь удивительное, что не желал возиться с нетерпеливыми расспросами Элвина.
— Ты опоздал, — сказал он. — Оно уже здесь.
С тех пор, как сознание впервые снизошло на Ванамонда, Галактика уже не раз обернулась вокруг своей оси. О самых первых существах, которые тогда лелеяли его, он мог припомнить немногое — но все еще помнил собственное одиночество, когда они ушли и бросили его среди звезд. Потом он веками блуждал от звезды к звезде, медленно развиваясь и набираясь сил. Некогда он возмечтал отыскать тех, кто позаботился о его рождении, и хотя теперь мечта эта потускнела, она не умерла
На бесчисленных мирах находил он обломки, оставленные после себя жизнью, но разум он обнаружил только однажды — и в ужасе бежал прочь от Черного Солнца. Однако Вселенная была очень велика, а поиски едва начались.
И вот, бесконечно отдаленная в пространстве и времени, вспышка мощи у сердца Галактики сверкнула для Ванамонда маяком сквозь световые годы. Она была совершенно отлична от излучения звезд и возникла в его поле сознания так же стремительно, как след метеора в безоблачном небе. Сквозь пространство и время помчался Ванамонд к ней, к последнему моменту ее существования, отбрасывая от себя лишь ему одному ведомым способом мертвые, неизменные образы прошлого.
Длинное металлическое тело бесконечно сложной структуры он постигнуть не мог, ибо оно было чуждо ему так же, как почти все предметы физического мира. Вокруг металла все еще держалась аура мощи, пронесшей его по Вселенной, но не это сейчас интересовало Ванамонда. Осторожно, со взволнованностью дикого зверя, всегда готового к бегству, он прикоснулся к двум обнаруженным им сознаниям.
И тогда он понял, что долгий поиск завершен.
Элвин схватил Хилвара за плечи и яростно встряхнул, пытаясь вернуть его обратно к реальности.
— Что происходит, ну скажи мне! — упрашивал он. — Что мне следует делать?
Взгляд Хилвара постепенно стал утрачивать отрешенное выражение.
— Я все еще не понимаю, — сказал он, — но нет нужды бояться, в этом я уверен. Что бы это ни было, оно не повредит нам. Оно выглядит просто… заинтересованным.
Элвин хотел что-то ответить другу, но внезапно был охвачен никогда ранее не изведанным чувством. По его телу разлилось покалывающее тепло; это длилось лишь несколько секунд, а потом он стал уже не только Элвином. Нечто вошло в его мозг и словно заняло его часть — подобно тому как один круг может частично закрыть собою другой. Он ощущал также и сознание Хилвара — здесь, рядом, равно захваченное явившимся к ним неведомым существом. Чувство это было скорее странным, чем неприятным, и оно впервые продемонстрировало Элвину, что такое настоящая телепатия — та сила, которая у его народа выродилась настолько, что могла использоваться только для управления машинами.
Когда Серанис пыталась овладеть его сознанием, Элвин восстал сразу же; но против этого вторжения он не боролся. Это было бы бесполезно, и к тому же он знал, что это существо в любом случае не враждебно. Он позволил себе расслабиться, без сопротивления смирившись с тем, что его сознание стало объектом изучения со стороны интеллекта, бесконечно превосходящего его собственный. Но в этом предположении он был не совсем прав. … Одно из этих сознаний, как сразу заметил Ванамонд, было более дружелюбным и доступным, чем другое. Он понял, что оба они были полны удивления, вызванного его присутствием, и это немало поразило Ванамонда. Трудно было поверить, что они могли забыть: забывчивость, как и смерть, находились вне его понимания.
Общение было очень затруднено; многие из мыслеобразов в этих двух сознаниях оказались столь необычны, что он с трудом распознавал их. Он был озадачен и слегка напуган повторяющимся образом страха перед Пришельцами; это напомнило ему его собственные эмоции, когда он впервые узнал о Черном Солнце.
Они, однако, не имели представления о Черном Солнце, и теперь в его сознании начали формироваться их собственные вопросы.
— Кто ты?
Он дал единственно возможный ответ:
— Я Ванамонд.