Город Ильеус
Шрифт:
Сильвейринья приехал в фазенду во время завтрака. Орасио не ждал его. Он ворчливо поздоровался с сыном и продолжал есть. Сильвейринья сел, Фелисия пошла за тарелкой для «маленького доктора». Она его любила, он родился при ней; когда Эстер умерла, это она взяла на себя попеченье о ребёнке и вырастила его. Ей казалось, что у Сильвейриньи нет ни одного недостатка, и она готова была сражаться за него даже с самим полковником. Сильвейринья тоже по-своему любил её, но как-то снисходительно, как любят собаку.
Завтрак прошел в
— Вы знаете, отец, что лидер нашей партии приезжает в Ильеус?
В то время Орасио еще сохранял смутную симпатию к интегралистам, которая побудила его содействовать недавнему избранию сына. Поэтому он ответил, несколько заинтересованный:
— Когда он приезжает? Он, рассказывают, хорошо говорит…
— Может быть, в этом месяце. Он приезжает из-за финансовой кампании…
Орасио причина приезда не понравилась. Интегралисты у него уже много денег повытягивали в разное время и под разными предлогами.
— Этим людям никогда денег не хватает, а? Куда они девают столько денег…
— Это для кампании.
— Гм, кампания!.. Кум Браз говорит, что эти деньги идут на содержание банды бродяг… Может статься… — проворчал Орасио.
Сильвейринья встал, Орасио понял это по звуку.
— Этот Браз — коммунист!..
Голос сына звучал раздраженно, Орасио чувствовал, что сын стоит рядом с ним, тень его падала на Орасио. Полковник смотрел в землю, ему казалось, что он различает смутную тень Сильвейриньи, грозящего пальцем. «Что это, уж не грозит ли мне этот щенок?» — подумал он. Он взглянул туда, где должен был находиться сын, и поднял голову.
— Кум Браз — мой друг. Ты говоришь, что он коммунист, я в это не верю! Говорят, коммунисты хотят отнять у людей земли, а разве кум Браз отдаст свои земли? Ты — идиот, ты всегда был идиотом…
Он думал, что сын грозит ему пальцем, и потому говорил с ним так резко. Он сердито сплюнул в сторону, словно этим старческим плевком хотел подкрепить свои слова. Сильвейринья не мог сдержаться:
— Этот Браз — убийца…
Тень снова легла на Орасио, и теперь он был уверен, что сын грозит ему пальцем. Он встал.
— Может, он и убийца. Но если он убивал людей, так вместе со мной, и если у тебя сегодня есть деньги, ты этим обязан тому,
Он сел, держась за больную поясницу.
— Запомни, что в моём доме никто не смеет говорить дурно о куме Бразе, — и вдруг добавил в бешенстве: — И убери свой палец, не грози мне, слышишь! Не то я научу тебя уважать отца…
Сильвейринья сел. Дело принимало дурной оборот.
— Я и не думал грозить…
— Твое счастье.
Он рассердил старика, это плохо, теперь заговорить о деньгах труднее… А между тем Сильвейринья торопился, так как хотел вернуться в Итабуну сегодня же (он страшно не любил ночевать в фазенде), и не сумел переждать, пока пройдет гнев Орасио.
— Мне нужны деньги…
— Уже все истратил?
— Нет, не то. Я тут подписался… для финансовой кампании нашей партии. Я ведь глава областной организации, я открыл список.
— Сколько?
Сын ответил не сразу:
— Пятьдесят конто…
Орасио был потрясён. Он уже дал много денег интегралистам. Время от времени они вырывали у него кое-какие суммы. Но все не больше пятисот тысяч, самая большая сумма, которую он как-то дал, была два конто, да и то он сердился. Он переспросил:
— Сколько?
— Пятьдесят конто. Я ведь глава областной организации.
Орасио снова встал, стараясь разглядеть Сильвейринью; поясница болела, спина тоже. Он заговорил, словно выплёвывая слова:
— Ты думаешь, что я печатаю деньги? Или ты думаешь, что я такой же идиот, как ты? Что я настолько глуп, чтобы дать пятьдесят конто для этой шайки разбойников? Ты мне скажи одну вещь: ты рехнулся или просто пьян?
Сильвейринья не ответил, в эту минуту он готов был убить отца. Но он дрожал от страха перед этим восьмидесятилетним стариком, который всматривался в его лицо, угрожающе размахивая рукой, выплевывая гневные слова:
— Если это привело тебя сюда, можешь седлать коня и убираться… Пятьдесят конто!
Он повторял с иронией, как повторяют вопиющую нелепость:
— Пятьдесят конто… Только такой идиот, как ты, мог…
Опираясь на палку, он вошёл в комнату и лег на свою старую постель, на которой спал с Эстер тридцать лет назад. Сильвейринья смотрел, как старик шёл, волоча ноги, нащупывая палкой дорогу. Он пробормотал сквозь зубы, с ненавистью:
— Рогач…
Ему стало легче после того, как он произнес этобранное слово, и он повторил его ещё два или три раза, почти успокоившись:
— Рогач… Рогач… Рогач…
Но чувство облегчения быстро прошло: он подумал об интегралистах. Что они скажут? Сильвейринья не строил себе иллюзий и знал, что был избран только из-за денег, знал, что в его партии многие смеются над ним, считают его бездарным оратором, знал, что когда его выбрали, Нестор сказал:
— Эта дойная корова даст много молока…