Город, который забыл как дышать
Шрифт:
Отец ненадолго замолкал и заглядывал ей в глаза, словно сомневался, что дочь готова к рассказу о таком ужасном несчастье.
Покажем выдержку свою Пустыне ледяной, ГдеУ Элен увлажнялись глаза, она слушала страшную историю о смерти деда. Сострадание мешалось с восторгом, голос отца был невыразимо прекрасен. Слезы бежали по щекам девочки. Элен как наяву видит ледяную пустыню. Вот на снегу, словно брошенный пес с Собачьего острова, лежит Том Лэрейси. На нем грубые шерстяные штаны, свитер и побитая молью куртка в белых хлопьях снежинок. Он лежит на боку, над ним склонились товарищи, они теснятся друг к другу, сами едва живые от пронизывающей стужи, и ничем не могут ему помочь. Тело засыпает снегом.
Его Господь к себе привел В небесный теплый дом. Зажег огонь, накрыл на стол: «Согрейся, бедный Том». Л нас убавилось число И стало сорок пять. Ну что ж – такое ремесло, Не нам его менять. Где нет земли и жизни нет, Брели мы много дней. И вот – встречай, Ньюфаундленд, Своих простых парней. Среди торосов и пурги Не повезло двоим. Но мы заплатим их долги И память сохраним. И станем жить, не зная дня, Когда в нежданный час Теплом небесного огня Господь согреет нас. [7]7
Перевод С. В. Шабуцкого.
Ужасная трагедия, и все же она заставляла поверить в силу человеческого духа, в силу, передающуюся из поколения в поколение, в способность преодолеть любые невзгоды. Элен не могла сдержать слез, и отец, закончив свое печальное повествование, склонялся к дочери и утешал ее.
Мисс Лэрейси смотрела на дождь за кухонным окном – через несколько месяцев он превратится в снег – и вспоминала. Отец заканчивал песню или рассказ, целовал Элен перед сном, его сильные руки разглаживали складки на детском одеяльце. Он проверял, тепло ли она укутана, и тихонько выходил из спальни, так обычно выходят из церкви. В комнате еще долго ощущалось его присутствие, след от его тела, почти светящийся в темноте, постепенно принимал другие очертания, и вот уже в ногах постели стоит Том Лэрейси, не тот, замерзший, скорчившийся на снегу, а теплый, живой, улыбающийся. Он смешно подмигивает Элен и приподнимает шляпу. Но вот его фигура постепенно тает в воздухе, словно он услышал любимую мелодию, которая зовет куда-то вдаль.
Том Лэрейси. Человек, которого Элен любила, хотя знала только по этой песне. Он умер много лет назад, но продолжал жить в ее сердце. Урия Слейни. Любовь всей ее жизни. Она знала его так же хорошо, как саму себя, у него была прекрасная
Теперь духи куда-то исчезли. Если бы они только могли вырваться из своего заточения! «Выгляни, – пробормотала мисс Лэрейси. – Утешь старуху, скажи, что покоишься с миром». Она отвернулась от окна и посмотрела на печь. Вода в чайнике закипела, клубы пара начали собираться под потолком, и мисс Лэрейси радостно улыбнулась. «Покажись, – она прищурилась, стараясь разглядеть смутную фигуру жениха. – Ты ведь первый-то раз ко мне из пара пришел». Надежда блеснула и угасла. «Никогда теперь, – сказала наконец мисс Лэрейси, снимая чайник с плиты. – Никогда-никогда. Таков уж мой крест».
Джозеф обтер Тари мокрым полотенцем и осторожно промокнул лишнюю воду. Девочку била дрожь, она старалась укутаться, но Джозеф уже в который раз стянул с нее одеяло.
– Прости меня, солнышко, – прошептал он, – но нам обязательно нужно сбить температуру. Под одеялом тебе станет теплее, и она снова поднимется.
Тари трясло, но она храбро кивнула:
– Ладно.
Джозеф окунул полотенце в воду и отжал. Он боялся, что жар никогда не спадет. Он боялся, что произойдет непоправимое. Ему стоило большого труда делать вид, что он уверен в благополучном исходе болезни. «Зачем я ее сюда привез? Но откуда ж мне было знать? Мы поехали в отпуск. Откуда мне было знать?» Его преследовали воспоминания: вот Клаудия сидит на полу, уткнувшись лицом в колени, а Джозеф прижимает Тари к себе, чтобы она не видела этой ужасной сцены: вот бородатый человек машет ему из окна сарая, вот утопленники смотрят на него, в их глазах застыло терпеливое ожидание.
Было уже за полночь. Время сомнений и самобичевания. В голове шумело, одолевали мрачные мысли. Джозеф успокоился, только когда столбик ртути в градуснике остановился на отметке «тридцать семь и одна». Он вдруг заметил, какая тишина стоит в доме и на улице. Дождь перестал. Джозеф посмотрел на Тари. Она спокойно лежала на постели, озноб пропал, дыхание стало ровным, на лбу выступил пот. Кризис миновал.
Джозеф поднялся с колен. Было чему радоваться – опасности для жизни больше нет. Он так боялся потерять Тари, но теперь кошмар отступил, а вместе с ним изменилось и восприятие жутковатых событий последних дней. Надо позвонить Ким. Вот сейчас пойти и позвонить. Он поглядел на телефон у изголовья кровати. Позвонить или заставить ее еще немного помучиться? Пусть помучается, ей полезно.
Если уж говорить с Ким, то наедине. Не надо беспокоить ребенка. Он пошел вниз, по дороге включил свет в прихожей, потом на кухне и только после этого снял трубку и набрал номер жены.
– Упала до тридцати семи, – без всяких вступлений сообщил он, когда Ким ответила после первого же гудка.
– Слава богу.
Джозеф представил себе, как Ким качает головой, стряхивает с себя все горести и напасти, которые могли навалиться на нее в эту ночь. Еще бы чуть-чуть…
– Я с ней посижу, посмотрю, как пойдут дела…
– Ты совсем вымотаешься.
– Ничего. – В черном окне, все еще мокром от дождя, отражалась кухня. Джозеф отвел взгляд: он боялся, что увидит там чье-нибудь ухмыляющееся лицо, боялся, что пудовые кулаки разобьют стекло.
– Завтра ты будешь совсем больной. Сил не останется.
– Сил? – он усмехнулся, потом надолго замолчал. – Мы завтра домой возвращаемся.
– Нельзя вести машину, когда не выспался. Я лучше сама за вами приеду.
– Да нет, не надо.
– Тари сейчас нужна мать.
Они снова помолчали. Джозеф уплыл мыслями куда-то далеко, хотя его рука по-прежнему сжимала трубку. Он вздохнул и снова вернулся на землю. Оглядел свои ступни на деревянном полу. Серые носки. Пососал нижнюю губу и украдкой взглянул в окно. Никого. Темнота начала таять, черный цвет сменился серым, на улице как будто серый туман разливался. Джозеф обвел взглядом кухню. Стекла во встроенных шкафчиках, за ними сваленная в кучу посуда, черно-белая эмалированная плита, сразу видно, какая она старая: рядом крепкий деревянный стол. Джозеф выбирал дом с таким расчетом, чтобы он понравился Ким. Все-таки надеялся, что они преодолеют все противоречия и проведут лето вместе.