Город-крепость
Шрифт:
Кма подкрадывается к нему сзади и, словно шарф, оборачивается вокруг его ноги, становясь серой опушкой на великолепных джинсах. Его пушистый хвост поднят трубой: радостное приветствие. Нарезав пару кругов, Кма укладывается у ноги Дея, подобрав под себя лапы и мяукнув.
Если мой кот ему доверяет, то и я могу.
Пока могу.
Я киваю:
— Похоже, у тебя появился новый друг.
Дей неожиданно чихает так, словно раздается взрыв. На его лице с десяток плевков мистера Лама. Юноша вскидывает руки к лицу, но уже поздно. Если хоть
Я опускаю нож:
— Когда бежать?
Юноша заканчивает вытирать лицо и засовывает руки обратно в карманы. Кма все еще крутится у его ботинок. И мурлычет.
— Через два дня. После захода солнца через четыре часа. Встречаемся у входа в бордель Лонгвея.
— Приду. — Вот и все. Второе правило нарушено. Я доверилась парню со шрамом на руке. Ловлю его взгляд. Ради моей сестры. — Но я хочу шестьдесят.
— По рукам. — Он отвечает быстро, отчаянно. Даже не моргнув.
Надо было просить семьдесят.
— Надеюсь, ты придешь, Джин. Если нет...
— Я приду, — отвечаю я.
Дей кивает и разворачивается, чтобы уйти, плавно огибая представителя семейства кошачьих. С тяжелом вздохом наблюдаю как он уходит. Частично во вздохе сквозит облегчение. Частично — усталость. Теперь, когда Дей знает место моего лагеря, мне придется переехать. Все мои тайны, весь мой ужас выплескивается в холодный воздух. Туманный и молочно-белый. Как кожа моей сестры.
Когда облачко моего дыхания исчезает, парня уже и след простыл. Я стою в распахнутом зеве своего переулка, все еще крепко сжимая рукоять ножа. Снова одна.
Мей Юи
Удивительно, что, потеряв столько крови, Синь боролась очень долго. Сейчас она больше не сопротивляется. Мы с Инь Юй легко ее переносим. К тому моменту, когда кладем Синь в кровать, мы перепачканы в ее крови.
Кровь у меня на руках. Я вытягиваю их перед собой и пристально всматриваюсь в яркие мазки. Они несут за собой воспоминания. Страшные, ужасные воспоминания из прежней жизни.
Если отец не работал в поле, он падал на свой раскладной стул, держа в руках бутылку. И мы все знали, что нам следует вести себя осторожно, когда он откручивал третий колпачок. Большинство времени он там и оставался, раскинув руки и ноги, словно мертвая рыба. В остальное время наша кожа расцветала болью и становилась фиолетовой под его ударами.
Джин Линь всегда балансировала на грани опасности. Ее побои всегда были хуже, поскольку она постоянно отбивалась. Боролась, пытаясь своими маленькими ручками и ножками дотянуться до него. Иногда ей даже удавалось ударить его. Отец хохотал и лупил ее с удвоенной силой. Мне кажется, она делала это специально, чтобы направить всю его ярость на себя. Покончив с Джин Линь, он не бил ни меня, ни маму.
Где-то в самой середине этих воспоминаний уходит Инь Юй, потом возвращается с серебряной миской, заполненной водой. Я погружаю туда руки, и кровь, которая мне не принадлежит, смывается,
Мне казалось, что по крайней мере здесь с кровью будет покончено.
Беру льняную тряпку и приступаю к работе. Пытаюсь обработать все глубокие раны Синь.
— Ей повезло, что он не воспользовался ножом, — говорит Инь Юй.
Повезло. Мне хочется с этим поспорить, но я знаю, что девушка права.
— Лонгвей не стал бы ее уродовать. Он хочет, чтобы она продолжала работать.
Наркобарон хочет выжать из ее хорошенького личика максимум прибыли. И неважно, что она сидит на героине. Он будет выжимать, выжимать, выжимать, пока ничего не останется. Одна шелуха.
Так оно обычно бывает.
— Зачем ты это сделала? — шепчет Инь Юй, держа подругу. — Зачем тебе нужно было убегать?
Тишина. Синь смотрит в потолок тусклыми и пустыми глазами. Я никогда прежде ее такой не видела. За все время, что я ее знаю, она всегда была сгустком энергии. Всегда травила байки, воровала сигареты из одежды клиентов, учила нас ругаться на языке, который называла "английским". Даже когда утром некоторые из нас пытались урвать хоть еще немного часочков сна, Синь уже не спала и сидела с книгой в руках. Читала.
Сейчас же признаками того, что Синь еще жива, является мучительно медленный подъем и опадание ее груди да потрескавшиеся розовые щеки.
Мои руки порхают, словно колибри. Вылавливают большой кусок изумрудного осколка из костлявого колена Синь. Кровь засыхает, покрываясь коркой, оставляя странные, извилистые следы на ее коже. Моя тряпка, размокшая и розовая, вытирает раны.
Никто из нас не ожидал, что она заговорит.
— Я должна была увидеть.
— Увидеть что? — Инь Юй ничего не упускает.
— Что там снаружи. И н-никаких стен. — Слова Синь сливаются, тянутся, будто конфеты. У нее расплывчатая, расслабленная и расфокусированная речь.
Мы переглядываемся с Инь Юй. Потом смотрим опять на нее. Не понимаю, почему это стоит полученных ран и иглы в вене. Почему она просто выбросила свою жизнь на помойку.
Инь Юй задает мой вопрос:
— Оно того стоило?
Тишина.
Где-то вдалеке от нашей комнаты раздается крик. Он умирает так же быстро, как возник. Почему-то я знаю, что он принадлежит мама-сан, хоть и не понимаю, откуда такая уверенность. За два года, что я провела здесь, ни разу не слышала, чтобы она кричала.
Синь не единственная, кого наказали. Мы все заплатим за то, что она сделала.
Глаза нашей подруги закрываются, вздрагивают тонкие, как бумага, веки. Судя по тому, что голова откидывается назад, она под контролем героина. От улыбки изгибаются розовые щеки. В обрамлении такого количества крови это выглядит странно.
— Конец здесь, — неотчетливо произносит она. — Как красиво.
От ее голоса ползут мурашки, заставляя меня сгорбиться. Инь Юй крепко держит нашу подругу. Отрываю от марли длинную полоску и начинаю перевязывать розовую плоть Синь.