Город лестниц
Шрифт:
– Я тут, знаете ли, сижу не затем, чтобы кого-то поддерживать. Я даже официальных заявлений делать не могу. Но я, по долгу службы, часто выслушиваю, что говорят Отцы Города, госпожа Ивонна. И я не слишком уверена, что ваши амбициозные прожекты им по душе.
– Времена меняются, – отвечает девушка.
– Это так, – отвечает Мулагеш. И сердито отворачивается к огню. – Но медленнее, чем вам кажется.
Девушка вздыхает и разворачивается к Шаре:
– Надеюсь, вам не передалось пессимистичное настроение госпожи губернатора? Мне бы так хотелось, чтобы ваш первый выход в свет в Мирграде прошел в более приятной атмосфере… Вы же наш новый культурный посол, разве нет?
– Да, –
– А я – Ивонна Стройкова, помощник куратора студии, которая любезно предоставила нам эти произведения искусства. Мне очень приятно, что вы нашли время прийти, но я должна предупредить: увы, здесь не все встретят вас с легким сердцем – к сожалению, от предубеждений прошлого не так-то просто избавиться… Однако я надеюсь, что ближе к концу этого вечера мы станем хорошими друзьями.
– Вы очень, очень любезны, – кивает Шара. – Благодарю вас.
– Что ж, позвольте в таком случае представить вас гостям, – улыбается Ивонна. – Ибо я более чем уверена, что госпожа губернатор не снизойдет до таких прозаических дел…
Мулагеш подхватывает с подноса еще один эль.
– Вам конец, посол, – сообщает она. – Но будьте осторожнее с этой девицей. Ей нравится, видите ли, рисковать…
– …и пить шампанское, – светло улыбается в ответ Ивонна.
И тут же становится понятно, что, несмотря на юный возраст, госпожа Ивонна Стройкова – настоящая светская львица: она прокладывает дорогу в толпе гламурных знаменитостей и богачей, как акула в стае рыбок. В течение часа Шара успевает поклониться и пожать руки практически каждому представителю собравшегося в зале звездного общества.
– Я всегда хотела быть художницей, – доверительно сообщает Ивонна Шаре. – Но, увы, ничего из этого не вышло. У меня недостало… впрочем, даже не знаю, как сказать. Наверное, воображения. А может, амбициозности. Возможно, того и другого. Чтобы создать что-то новое, нужно быть немного не от мира сего. А я… я – плоть от плоти нашего мира, даже слишком плоть от плоти…
От камина доносится негромкий ропот.
– Что бы это значило? – удивляется Ивонна, но Шаре все видно: Сигруд.
Упирается ногой в камень и достает из огня пылающий уголек. Даже отсюда Шара слышит, как тот шипит в пальцах Сигруда, – но лицо гиганта ничем не выдает боли. Он спокойно подносит его к трубке, делает две глубокие затяжки, выдыхает клуб дыма – и выбрасывает уголек обратно в камин. А потом неспешно бредет в темный уголок, прислоняется к стене со скрещенными на груди руками и мрачно оглядывает зал.
– А это что за удивительное создание? – ужасается Ивонна.
Шара тихонько покашливает и безмятежно отвечает:
– Мой секретарь. Сигруд.
– Вы держите дрейлинга в секретарях?!
– Да.
– Но, позвольте… они же… дикари, разве нет?..
– Все мы – продукт обстоятельств.
Ивонна звонко смеется:
– Ах, госпожа посол… А вы умеете шокировать – и это прекрасно! Уверена, мы станем лучшими подругами. Ах! Как вовремя!
И она убегает прочь от Шары – к высокому бородатому джентльмену, который медленно спускается по лестнице, тяжело опираясь на белую трость. Его явно беспокоит правое бедро – правая рука то и дело тянется туда, однако он изо всех сил сохраняет царственную осанку. На нем элегантный, довольно консервативный белый смокинг и расшитый золотом кушак.
– Ах, мой дорогой! Что ж так долго! Я-то думала, мы, женщины, вечно опаздываем, одеваясь, но куда нам до мужчин!
– Проклятый дом.
Ивонна обвивается вокруг его плечей:
– Ты ворчишь, как старичок!
– Я и есть старичок!
– Старички так не целуются! – И Ивонна привлекает его к себе, несмотря на шутливое сопротивление. Кто-то в толпе отзывается на сцену тихим: «Ух ты!» – Нет, – отпуская его губы, выносит вердикт девушка. – Совсем не как старичок. Но я буду проверять каждый день, дорогой…
– В таком случае, тебе следует заранее записаться на прием, милая. Как ты знаешь, я ужасно, ужасно занят. Итак. Кто же сегодня вечером пользуется моими неслыханными щедротами? – весело произносит он.
И огладывает толпу. Отсветы пламени из очага высвечивают его лицо.
И сердце Шары сжимается: она-то считала, что он и впрямь старик, а он не постарел. Совсем.
Волосы отросли, да, и, хотя на висках пробивается седина, они все того же странного рыжеватого оттенка. Бородка и вовсе медно-рыжая, коротко подстриженная – совсем не похожая на обычный для богатых континентцев комок нечесаной шерсти под подбородком. Волевой подбородок, все та же самодовольная улыбочка. Глаза, хоть и потеряли в блеске – не горит в них уже знакомый диковатый огонек, – все такие же ярко-голубые. Как у нее в воспоминаниях…
Гости и тонкие ценители искусства уже подбираются к хозяину с приветствиями.
– Батюшки, какая толпа. Надеюсь, вы все при бумажниках? – И он счастливо смеется, здороваясь с каждым.
И хотя наверняка он лично знаком едва ли с десятком гостей, каждого он приветствует как старого друга.
Шара наблюдает за ним. Она испугана. Насмерть. И заворожена. Она оцепенела от ужаса. Он совсем, совсем не изменился.
И обнаруживает, что ненавидит его за это. Как грубо и непорядочно с его стороны исчезнуть на годы и вот – нате пожалуйста! – снова вынырнуть из небытия совершенно тем же человеком!
– Ты видел статуи? – спрашивает его Ивонна. – Дорогой, тебе непременно нужно их увидеть. Они восхитительно отвратительны. Я их обожаю. Жду не дождусь завтрашнего дня, хочу почитать, что напишут газетчики.
– Наверняка всякие гадости, – улыбается он.
– О, непременно, непременно! Крики и истерика, вопли и слезы. Я очень на это надеюсь. Ривеньи – с литейного завода, помнишь? Он здесь. Ты хотел, чтобы он как-нибудь пришел, да? Так вот он пришел. Я-то думала, он свирепый и суровый, как и положено быть промышленнику, но нет, он такой милый-милый… Поговори с ним, он такой приятный. Я принесу тебе конверт для чека. Ах, и сегодня у нас в гостях наш новый культурный посол, и ты знаешь, у нее помощник – ни за что не догадаешься! – се-ве-ря-нин! Нет, ты можешь себе представить? Северянин – секретарь! И он тоже здесь, дорогой, ты только подумай, он сунул голую руку – в огонь! Невозможные, положительно невозможные вещи творятся сегодня вечером, я хотела сказать, что сегодняшний вечер, дорогой, задался, задался, в этом не может быть сомнений!
И он снова поднимает взгляд и обводит веселыми глазами зал. Сначала он ее не видит. Ноги у Шары подгибаются, словно от удара в челюсть. Не заметил…
А потом глаза его вспыхивают, и он медленно, медленно-медленно возвращается взглядом к ней.
В течение нескольких секунд на лице его сменяется множество выражений: растерянности. Узнавания. Изумления. И гнева. А следом тонкие черты его лица принимают вполне знакомый вид: губы кривятся в высокомерной, самодовольной усмешке.
– Новый культурный посол, значит, – тихо выговаривает он.