Город Мечтающих Книг
Шрифт:
— На ормование! На ормование! Собирайтесь все на ормование!
А после повел меня с галереи вниз к подножию машины, где книжнецы уже образовали большой круг. Сбежать я не мог, и теперь они бесцеремонно меня разглядывали, буравя сияющими и проницательными циклопьими глазами. Я почувствовал себя, словно был голым и под микроскопом. Призывные крики постепенно смолкли, и воцарилось напряженное молчание.
— Перед вами, мои дорогие книжнецы, — возвестил в тишине Гольго, — стоит Хильдегунст Мифорез.
По собранию прокатился шепоток.
— Книгородцы затащили его в катакомбы, где он заблудился. Чтобы сохранить его от верной гибели, Кипьярд, Данцелот и ваш незначительный покорный слуга… — тут Гольго сделал небольшую паузу, очевидно, чтобы стало понятнее, как неуместно здесь слово «незначительный», но никто на это не среагировал, — …эээ… решили, пригласить его на время к нам.
Вежливые аплодисменты.
— В следующие дни мы будем иметь удовольствие принимать у себя настоящего писателя, пусть даже он еще ничего не опубликовал. Но все мы знаем, что это лишь вопрос времени, ведь он уроженец Драконгора. Стать писателем — его предназначение. Возможно, мы даже сумеем поспособствовать его карьере.
— У тебя получится! — крикнул один книжнец.
— Да, приятель, — отозвался другой. — Просто пиши, остальное приложится!
— Аппетит приходит во время еды! — поддержали из задних рядов.
Чувство неловкости только усилилось. Ну разве нельзя начать наконец треклятое ормование?
— Хорошо, — остановил выкрики Гольго. — Теперь нам известно его имя. Хильдегунст Мифорез! Да будет оно вытиснено на корешках многочисленных книг!
— Да будет вытиснено! — хором откликнулись книжнецы.
— Но… — театрально продолжал Гольго, — знает ли он наши имена?
— Нет! — ответил ему хор.
— Как мы это исправим?
— Ормованием! Ормованием! Ормованием! — хором ответило собрание.
Гольго повелительно взмахнул рукой, и крики замерли.
— Пусть выступит первый! — приказал он.
От волнения я плотнее завернулся в плащ. Вперед вышел маленький желтоватый книжнец и, откашлявшись, дрожащим голосом продекламировал:
И завес пурпурных трепет издавал как будто лепет,Трепет, лепет, наполнявший темным чувством сердце мне.Непонятный страх смиряя, встал я с места, повторяя«Это только гость, блуждая, постучался в дверь ко мне,Поздний гость приюта просит в полуночной тишине —Гость стучится в дверь ко мне».Минуточку, минуточку, я же знаю! Этот ритм ни с чем не перепутаешь. Это неповторимый шедевр замонийской мрачной лирики, это же, это же…
— Ты Пэрла да Ган! — воскликнул я. — Строфа из «Вещей птицы»! Шедевр!
— Проклятье! — выругался книжнец. — Надо было взять не такое известное стихотворение!
Но он просто сиял от гордости, что его так быстро отгадали. Остальные книжнецы из приличия похлопали.
— Это было легко! — сказал я.
— Следующий! — вызвал Гольго.
Передо мной возник зеленоватый книжнец, подмигнул мне и весело пропел:
Бушует кровь в его котле,Под обручем бурлит,Вскипает в кружках на столеИ души веселит.НедаромГм… Застолье. Питейное стихотворение. И не просто стихотворение, а песня. Та самая, единственная…
— Берс Норберт! — воскликнул я. — Окончание баллады о «Старом Джоне»!
Еще раз подмигнув мне напоследок, Норберт откланялся. Бурные аплодисменты.
— Следующий, — опередил я Гольго. Моя уверенность росла. Да и ормование начинало доставлять удовольствие.
Важно ступая, из толпы вышел пурпурный книжнец. Склонив с философским видом голову и сделав задумчивое лицо, он произнес:
— Быть или…
Не успел он сказать третье слово, как я обвиняющее ткнул в него пальцем и крикнул:
— Мишерья Пилукс!
Да, конечно, монолог «Быть или не быть» всем набил оскомину, хотя моя догадка была выстрелом вслепую, ведь у многих поэтов строфы начинались с «быть». Однако к моему недоумению книжнец пристыженно кивнул и освободил место. В яблочко! Это был действительно Мишерья Пилукс, я отгадал верно — и всего по двум словам. По общине книжнецов прокатился шепоток, некоторые одобрительно зациркали зубами.
— Следующий! — вызвал Гольго.
В первые ряды протолкался приземистый книжнец нежно-голубого оттенка. Кое-кто захихикал, когда он стал передо мной, он же торжественно возвестил:
Отныне плащ мой фиолетов,Берета бархат в серебре:Я избран королем поэтовНа зависть нудной мошкаре.Меня не любят корифеи —Им неудобен мой талант:Им изменили лесофеиИ больше не плетут гирлянд.Ха! Такое мог написать только тот, кто сам себя в стихах объявил гением.
— Сегорян Ивенирь! — воскликнул я.
Так оно и шло одно за другим. Ибрик Генсен, Вепа де Лого, Алинг д'Агьери, — я всех угадывал. В который раз с тех пор, как попал в катакомбы, я поблагодарил крестного за обширные познания в замонийской литературе, которые он вдолбил в меня когда-то.
Тут я увидел перед собой книжнеца цвета кожаного переплета, который вскричал:
— О, прочь из Драконгора навсегда!Плыву отныне над землею бренной,И все мои деянья без трудаМеня покроют славою нетленной.Ого, драконгорская поэзия! Становится все легче и легче. Имя автора не вспомнилось сразу, но, конечно же, я знаю все, что когда-либо было написано дома.
Прославиться! Пусть сбудется мечта!Да стану я поэтом масс широких!Все классы вознесут меня тогдаНа пьедестал и статус полубога…