Город мелодичных колокольчиков
Шрифт:
— И еще добавлю, — хмуро начал Ростом, опустив свою тяжелую руку на плечо Димитрия, беспрестанно вспыхивающего, — когда посланник римского папы Пьетро делла Валле уговаривал Великого Моурави уйти в Рим воевать за католическое царство, за что сулил корону Северной Африки, то Георгий Саакадзе из Носте такое ответил: «Золото топтал мой конь, слава лежит на острие моего меча. В моей стране мало золотых изваяний, нет изумрудного моря, мало мраморных дворцов, больше серого камня, но это моя страна — родившая меня, вдохнувшая в мою душу отвагу, а в мысли — ярость любви и ненависти!» Вот так, князья, а не иначе ответил Георгий
Элизбар тщетно старался уловить на лицах двух отпрысков Шадимана хоть проблески смятения. Нет, они оставались холодными, и искры призыва гасли в них. В сердцах он сказал:
— Не пристало вам, сыновьям князя Шадимана, кичиться чужим дворцом и лишней куладжей.
— И еще не пристало полтора года униженно выпрашивать милость у султана. Лучше веселитесь без отдыха, прыгайте вокруг золотой пальмы, тестя радуйте.
— Почему только тестя? — осведомился Гиви. — На подобной пальме еще попугаи сидят.
Барата так наклонили головы, будто почувствовали себя быками, готовыми вскинуть простодушного «барса» на рога. Матарс не хотел шутить, он гордо поправил черную повязку и сверкнул одним глазом.
— Все равно, князья, сколько бы золотых монет и драгоценных камней ни сыпали на вас щедрые чужеземцы, вы всегда будете у них гостями и никогда хозяевами.
— Гостей бараны не любят, их три дня для гостей режут, — начал Гиви.
— А на четвертый учтиво спрашивают: «Не застоялись ли ваши кони?» — смеясь, подхватил Автандил.
— Э-э, мальчик, с тех пор как мой любимый шах Аббас мне сказал: «Гость хорош, когда вовремя приходит и не забывает вовремя уйти», я больше двух дней нигде не гощу.
Русудан с беспокойством взглянула на Папуна: «Нехорошо, ведь гости подумают — намекаем», — и любезно сказала:
— Это, дорогой Папуна, по-персидски, когда хозяева угощают гостей крапивой, а не персиками. Дареджан, прикажи, дорогая, слугам растянуть новую скатерть.
— Два сына! Ты слышала, моя Русудан? Два воина! — порывисто обернулся Саакадзе. Он посмотрел сквозь разноцветные стекла на притихший сад. — Два сына! Еще могут родиться, а у них тоже родятся. И такое богатство отдать чужой, даже враждебной стране?! Поразмыслите, князья, нас осталось слишком мало; если все грузины начнут разбегаться, — конец царству, конец народу. Разве не гибли более могущественные царства: Финикия, Ассирия, Вавилон? Нет, грузины не допустят исчезновения родины! Грузин должен жить в Грузии, обогащать ее и оберегать от врагов. Тот не человек, кто отворачивается от своей матери, терзаемой коршунами и шакалами.
Заза цеплялся за доводы, как за борт перевернувшегося каюка.
— Но, Моурави, — растерянно пролепетал он, — ты ведь тоже здесь?
— Ошибаешься, я в Картли, ибо все мои помыслы о ней. Я оставил родине в залог мое сердце, наполненное печалью и пламенной любовью к ней. А здесь я ради заработка. Уже сторговался с султаном о плате за… сбор фиников на иранских просторах. Султан хочет восхитить ими франков западных стран.
— Об этом Стамбул шепчется, — подчеркнул свою осведомленность Ило. — Но, Моурави, неужели ты вернешься в Картли, когда и здесь можешь иметь табуны коней?
— Вернусь. Вам меня не понять, князья, ибо вы никогда не болели за родину. Не вам одним, говорю всем тем, кто ради личного обогащения или прославления покидает свое отечество.
Рядом
— Прости мою смелость, — приложив руку к вздымающейся груди, вскрикнула она, — твои слова, Великий Моурави, подобно клинку, вонзились в мое сердце, обнажив вину перед Картли, перед отцом. Если можешь, помоги мне вернуться в Марабду.
Поникшая, она напоминала птицу, запутавшуюся в сетях. Хорешани крепко прижала к себе Магдану, с мольбой смотрящую на Моурави, но Дато решительно сказал:
— Об этом еще будет разговор.
— Я уже решила.
— Не ослышался ли я, Магдана?! — торопливо проговорил Заза, почувствовав в словах Дато поддержку. — А твой знатный жених?
Магдана в гневе повела плечами и зазвенела браслетами.
— Слова никому не давала. Сейчас о замужестве не думаю. Но когда память льдом затянется, выйду за грузина, ибо Моурави не любит безбрачия.
Подавив вздох, Русудан решительно поднялась. Жаль было ей побледневшую Магдану, растерянных молодых Барата. Такой разговор не может мирно закончиться. И она напомнила, что гостей ждут грузинское вино и грузинские яства. Обняв Магдану, она направилась в ковровую комнату.
Саакадзе сразу преобразился, он уже не суровый Моурави, а радушный хозяин дома. Широким жестом он пригласил облегченно вздохнувших князей разделить с его семьей воскресную трапезу.
Незаметно песок из верхнего шара пересыпался в нижний. Песочные часы отмеряли время, которого не замечали застольники. Косые лучи солнца из оранжевых стали иссиня-алыми и ложились на ковры тропинками, по которым Магдане хотелось взбежать высоко, высоко и оттуда смотреть на игрушечные минареты, дворцы, киоски, готовые распасться, как в детском сне.
Едва за Барата закрылись ажурные ворота, Димитрий не перестававший ерзать на тахте, запальчиво спросил:
— Полтора часа думал, зачем тебе, Георгий, горячие слова на ветер бросать?
— Ошибаешься, друг, не на ветер, а на лед.
— А на лед зачем?
Саакадзе, перебирая загадочные четки, медленно прочел:
— «Лед, перекрещенный огнем, оставляет на пальцах кровь». Но он же обладает и другим свойством: превращаться в горячую целебную воду. Вардан Мудрый был верный лазутчик Шадимана, а стал моим, не менее верным. Молодые Барата — сыновья Шадимана, они могут превратиться в начальников марабдинских дружин, преданных мне. Помните, если мы хотим еще раз помериться силами с кликой Зураба Эристави, мы должны подготовить к схватке силы внутри Грузии. Заза и Ило ослеплены роскошью; если разбудить в них честолюбие, они отрекутся от нее. Власть сильнее золота, — эта истина будет осознана ими, в чьих жилах кровь Шадимана.
— Что ж, верно задумал Георгий, — Папуна подтянул к себе бурдючок, еще не опустивший все четыре лапки, — выпьем за твой ум, способный обмелять даже бездонное горе! А меня так и толкало сказать двум Барата, что думает честный грузин о таких желанных гостях, как они: «Гость поутру — золото, вечером обращается в серебро, а спустя день становится железом».
Улыбаясь, «барсы» высоко вскинули чаши и прадедовские роги. Они еще раз осушили их за своего Георгия, в самые тяжелые мгновения влекущего их неизменно вперед, — пусть над пропастью, пусть сквозь бури, но только вперед.