Город Ночи
Шрифт:
Сквозь сетчатую дверь Лулана практически ничего не увидела. Красные лучи закатного солнца, проникавшие в гостиную сквозь окна, лишь превращали черные тени в лиловые, ничего не освещая. Свет горел только на кухне, в глубине дома.
Когда Евангелина протянула руку к кнопке звонка, из дома донесся вскрик. Печальный, рвущий душу.
Лулана поначалу подумала, что они пришли в тот самый момент, когда пастор Кенни пытается утешить кого-то из прихожан.
Потом странный крик повторился, и Лулана смогла
— Пастор Кенни? — позвала Евангелина.
Пастор поспешил на голос, к ним, размахивая руками, будто отгонял москитов.
Он не открыл сетчатую дверь, но уставился на сестер сквозь нее, лицом напоминая человека, который только что увидел дьявола и убежал от него.
— Я это сделал, не так ли? — Голос переполняла сердечная мука. — Да. Да, сделал. Сделал только тем, что существую. Только тем, что существую, я это сделал. Только будучи пастором Кенни Лаффитом, я это сделал, сделал, сделал, сделал.
— Пастор Кенни, что с вами? — в тревоге спросила Лулана.
— Я тот, кто я есть. Он — нет, а я — да. Вот я это и сделал, сделал, сделал. — Он повернулся, побежал обратно по коридору, размахивая руками.
Лулана повернулась к Евангелине.
— Сестра, я думаю, мы здесь нужны.
— У меня в этом нет ни малейших сомнений, дорогая, — ответила Евангелина.
Пусть и не получив приглашения, Лулана открыла сетчатую дверь, вошла в дом пастора, придержала дверь, пропуская сестру.
А из глубины дома рвался крик священника:
— Что мне делать?! Что, что мне делать?! Что угодно, что угодно… вот что я сделаю.
Уверенно и решительно, как буксир, рассекая внушительной грудью воздух, словно нос корабля — воду, Лулана поплыла по коридору, а Евангелина последовала за ней грациозным парусником.
На кухне священник стоял у раковины, под струей горячей воды энергично оттирал руки от несуществующей грязи.
— Ты не должен был, не должен был, но я сделал. Не должен был, но сделал.
Лулана открыла холодильник и нашла место для обоих пирогов.
— Евангелина, сама видишь, уж очень он разнервничался. Возможно, нам это не потребуется, но лучше иметь под рукой теплое молоко.
— Предоставь это мне, дорогая.
— Спасибо, сестра.
Клубы пара поднимались над раковиной. Лулана видела, что кисти священника стали огненно-красными.
— Пастор Кенни, вы уже сожгли кожу на руках.
— Только будучи тем, кто я есть. Я есть, кто я есть. Я есть, что я сделал. Я это сделал. Сделал.
Кран так раскалился, что Лулана смогла закрыть его, лишь обмотав руку кухонным полотенцем.
Пастор Кенни попытался вновь пустить кипяток.
Лулана мягко ударила
— А теперь, пастор Кенни, вытрите руки и сядьте за стол.
Не взяв протянутое полотенце, священник отвернулся и от раковины, и от стола. На ватных ногах двинулся к холодильнику. Вода капала с его красных рук.
С губ его срывались те же печальные вскрики, какие сестры слышали, стоя на крыльце.
Около холодильника к стене крепилась подвеска с ножами. Лулана верила, что пастор Кенни — хороший человек, слуга Божий, не боялась за него, но сочла, что при сложившихся обстоятельствах лучше не подпускать его к ножам.
Евангелина ворохом бумажных полотенец уже вытирала с пола воду, которая накапала на пол с рук священника.
Лулана ухватила его за руку и увлекла к столу.
— Пастор Кенни, вы чем-то сильно расстроены, вы просто не в себе. Вам нужно присесть и постараться немного успокоиться, обрести покой.
Хотя священник едва держался на ногах, в первый раз он просто обошел стол, и только на втором круге Лулане удалось его усадить.
Он всхлипывал, но не рыдал. Его переполнял ужас — не горе.
Евангелина уже нашла большую кастрюлю, которую наполнила горячей водой из крана над раковиной.
Священник, прижав сложенные в кулаки руки к груди, качался взад-вперед, в его голосе слышалась невыносимая мука.
— Так внезапно, так внезапно, я вдруг понял, кто я, что я сделал, в какой я беде, в какой беде.
— Мы здесь, пастор Кенни. Когда вы поделитесь с нами вашей бедой, вам сразу станет легче. Разделите ее со мной и Евангелиной, и ваша беда не будет лежать на вас таким тяжелым грузом.
Евангелина уже поставила кастрюлю с водой на плиту, зажгла газ. Теперь доставала из холодильника пакет молока.
— Когда вы делитесь своими бедами с Господом, они поднимаются с ваших плеч, становятся невесомыми. И мне нет нужды говорить вам, уж вы-то лучше всех знаете, что они уносятся в вышину.
Священник разжал кулаки, поднял руки на уровень лица, в ужасе уставился на ладони и растопыренные пальцы.
— Ты не должен, не должен, нет, нет, НЕТ!
Спиртным от него не пахло. Ей не хотелось думать, что он нанюхался чего-то отличного от сладкого, божественного воздуха, но если пастор Кенни был кокаинистом, выяснить это следовало до того, как Эстер выпрямила бы зубы и пришла пора знакомить ее с пастором.
— Нам разрешено гораздо больше, чем запрещено. — Лулана пыталась добиться от него более внятных ответов. — Но запретов тоже много, поэтому хотелось бы, чтобы вы говорили более конкретно. Чего вам не следовало делать, пастор Кенни?