Город посреди леса (рукописи, найденные в развалинах)
Шрифт:
Откуда только силы взялись… Я отчаянно замотала головой, задергалась в наручниках, заорала:
— Да иди ты! Не буду я тебя убивать!
— Не будешь, – успокоил Дэннер, деловито оглядывая свою руку – в ране уже застывала желтоватая пена сукровицы. – Моя смерть – моя забота.
Я осеклась.
— Ка-ак?.. То есть, ты выживешь?
Дэннер вздохнул.
— Ну, разумеется, выживу. И стану почетным донором. Прощай, Ласточка… – тихонько прибавил он и – сунул свою руку мне в зубы.
Кондор
Самое
Можно наловчиться не скользить по стылой крови, можно трупы перепрыгивать рефлекторно, можно, вообще, обмануть свое сознание и этот бег с препятствиями по пересеченной местности представить самой обыкновенной тренировкой – но вот запах…
Когда тебя и без того мутит – нюхать трупы становится совершенно невыносимо. Один раз я наступил на крысу и едва не отдавил ей длинный хвост. Многочисленные зверьки копошились среди покойников, и тоже невовремя оказывались под ногами. Боль почти лишала сознания, но Гверн не останавливался, и я бежал из последних сил. Хотя, это мне так, наверное, казалось, что я бегу, а на самом-то деле я едва-едва переставлял ноги.
Нужный дом чем-то напоминал наш Храм… а вообще-то, слово «дом» к этой бестолковой громадине не совсем применимо. Скорее, здание. Может, здесь когда-то был музей, или театр. Широкая мраморная лестница вела к дверям, в которые мог пройти конный отряд, спокойно и не толкаясь. Пес запрыгал вверх по ступенькам.
— Подожди, – взмолился я, невольно сгибаясь и хватаясь за рану, но Гверн и не подумал притормозить.
В просторном холле было светло и пыльно. Окись железа шибанула в нос, и желудок с готовностью вывернулся наизнанку. Сколько ж здесь народу полегло…
Хрустя битым стеклом, я двинулся вперед, зажав нос рукавом, оглядываясь и осторожно перешагивая трупы. Здесь, в отличие от городских улиц, большинство трупов разительно отличалось. Вот, слева оказались двое – можно сказать, небо и земля. Первый – крепкий и сильный, одетый в донельзя истрепанную рубаху, сапоги и застиранные штаны – заплатка на заплатке – сжимал монтировку. Этой самой монтировкой он, видимо, и пробил голову второго – очень полного, холеного, с мягкими, как у девушки, руками. Девичье впечатление довершали кольца и браслеты. На нем красовался добротный костюм из тонкой шерсти и белоснежная накрахмаленная рубашка. Бурые потеки подсохшей крови с нее уже никогда не отстирают... Толстяку повезло меньше, чем его противнику – у того только аккуратная дырка в сердце, а него полбашки разворочено.
Вот такой контраст и наблюдался повсюду. Здесь холеных валялось не в пример больше, чем рабочих.
Гверн же, не останавливаясь, пересек развороченный холл, ловко прыгая через тела и обходя перевернутую мебель, и побежал вверх по лестнице. Лестница не освещалась, и будто бы уводила в темноту. Я включил фонарь. Хотел подобрать валяющийся под ногами пистолет, но оценил свои силы и понял, что не смогу за ним наклониться. Ну и ладно, черт с ним…
На перилах висел еще один, касаясь ступеньки окровавленными пальцами. Интересно, им там вообще плевать на покойников? Трупы уже несколько дней лежат, а хоронить их никто, похоже, не собирается. Ага, зачем порядок наводить – они уже другой город захватили. Спасибо
Вот, уроды.
Лестница, как и та, первая, казалась бесконечной. Не принимая в расчет высоченные потолки, она шла сквозь все три этажа, прорезая здание посередке. Наверху луч фонаря высветил наполненный темной кровью фонтан и еще двух покойников. Один сидел, привалившись спиной к бортику и свесив голову на грудь, другой раскинулся повыше – казавшаяся совсем белой в синеватом свете фонаря рука плавала в темно-красной жиже. Мамочки… это что ж надо сделать-то, чтобы кишки наружу вывернули?! Не твари – люди! Люди! Свои же…
Я уже не пытался гадать, что у них тут произошло. Такое было моему разуму как-то непостижимо.
Впереди из темноты вырисовывались чуть приоткрытые двойные двери – настоящие ворота. Гверн протиснулся в щель, я протиснулся следом.
…Я ожидал драки. В крайнем случае, перестрелки. Да чего угодно – с участием какого-нибудь врага, человека, там, или твари. Я так ожидал, что даже вошел в огромный темный зал с оружием наизготовку.
Но вариант, где Даклер, Тележкин, Лаура, Джанджи и Артур окажутся дружно залипшими в огромной паутине… Нет, даже в голову ни разу не пришло.
— Товарищ полковник, разрешите доложить! – при виде нас бодренько отчеканил Джереми. Я даже рот раскрыл.
— Ну… э… а… докладывай, в общем.
— Задание выполнено!
— Что?!
Гверн прыгал в дальнем углу и звонко лаял.
— Задание выполнено, – повторил Даклер. Я оглядел паутину. Белесые канаты тянулись во все стороны, от начала и до конца зала, цепляясь за стены, пол, мебель и высокий сводчатый потолок. Подойдя ближе, я посветил фонарем мимо Витькиного сапога (он оказался на уровне моих глаз) вглубь помещения. Отсюда амфитеатром поднимались скамьи, изгибались полукругом, следуя вычурной планировке. Паутина терялась в темноте вместе с рядами скамей.
— И что с вами делать? – проворчал я, отступая на шаг. – Где Казимир?
— В углу, – ответил Джанджи. – Его не видно.
— Казимир! – позвал я, осторожно приблизившись. Тут меня опять замутило, причем, уже не от запахов. Молодой человек был замотан паутиной как куколка – того и гляди, крылышки выпустит. С невольным стоном опустившись на пол и переждав вспышку боли, я принялся исследовать композицию. В глазах темнело, и фонарь не спасал, да, в довершение ко всему, Гверн крутился и всячески мешался. Руки тряслись так, что я, примерившись, было, к началу паутинных «пеленок» испугался заодно вскрыть несчастному глотку. Казимир казался бледнее обычного – если такое, вообще, возможно.
— Как бы вас всех вытащить… – вслух задумался я – и тут позади послышался самый неожиданный в такой дикой обстановке звук.
Это был стук женских каблуков.
Я стоял на коленях, повернуться мешали раны, а датчик испуганно запиликал. Тварь?..
Чья-то рука, опустившись сверху, нежно провела по щеке.
— И кто это к нам тут пожаловал? – проворковал женский голосок. Затем вторая рука молниеносным движением сорвала датчик с пояса и швырнула оземь – он разлетелся вдребезги, и сделалось тихо.