Город с названьем Ковров-Самолетов
Шрифт:
Что ключ не открыл двери, он тоже не удивился. Позвонил, вышел угрюмый Пашка Тигролапов. Не стал тратить слов на Нестреляева, а просто спустил его с лестницы, причинив ему столько мелких травм, что потянуло бы на хороший бюллетень. Сил сопротивляться не было – и то не диво. Нестреляев вышел на улицу пошатываясь. Поглядел – пейзаж сменился за те пять минут, что он провел в подъезде. Видно, Пашка мощным ударом окончательно стряхнул градусник времени. Лозунг с крыши спал неряшливыми клочьями, как слезшая обожженная кожа. Побелевшая церковь охорашивалась, поблескивая нарядным крестом. Кругом стоял какой-то шорох, будто железо с шумом перемагничивалось. Нестреляев в последнем проблеске всеведения услыхал – это мировоззренье в приученных
Пошел, прижимаясь к церковной ограде. Ты можешь по траве зеленой всю церковь обойти. Выскочил почему-то на середину площади. Водитель 100-го автобуса притормозил круто, с визгом, и вылез бить Нестреляеву морду. Но, увидавши выраженье этой морды, оставил свое намеренье, только высказался от души. Нестреляев убрался с мостовой, сел в 61-й троллейбус и вырубился. Спохватился возле Карамышевского шлюза, сошел. Потом машинально сел на вовсе редкий 243-й автобус, заехал на остров Мневники. Вышел у заброшенной, невероятно длинной сукноваляльной фабрики. Нарочно пошел дорогой, с которой и свернуть-то некуда, между проломами в фабричной стене и заросшим, тинистым рукавом реки. Может, кто убьет, возьмет грех на душу, и топиться не придется.
И впрямь вышел из-под осыпающихся штукатуркой потолков человек страшного вида, с распухшей битой губой. Нестреляев покорно остановился. Но тот сказал миролюбиво: «Вселяйся, бог с тобой, всем места хватит». Это был явный знак того, что где-то там наверху нестреляевская смерть пока что не санкционирована. Надо влачить жизнь дальше. Вон его ангел-хранитель мелькнул впереди на тропе. Нестреляев тихо выбрался с осыпающегося берега на открытое место, где зловонно горел вывозимый со всего района мусор. Посмотрел на огороды в излучине реки. Солдаты уж копали раннюю картошку и пекли тут же на мусорных кострах. Дали и ему – сытые сюда не заходили. Дожевывая картошку, Нестреляев подходил к автобусной остановке.
Из городской деревни Терехово к столбу с табличкой высыпало гулянье. Автобус все не шел. Женщина за сорок, приплясывая, очень артистично спела целый триптих частушек. Часть первая, 7–8 куплетов – похвала себе:
Меня мамка уродила
Да во середу.
Я и с заду хороша,
Да и с переду,
потом похвалила каждую часть своего тела в отдельности. Часть вторая – поношенье мужа, тоже 7–8 частушек:
Меня мамка выдавала,
А я просто не могу.
А я выйду при народе,
Откажуся на кругу,
и дальше почленно охаяла его. Часть третья, наиболее традиционная и соразмерная первым двум – восхваленье миленка. Потоптались, не дождались и убрались допивать. Тоска опять высунулась из бурьяна.
Вот и единственный на маршруте 243-й автобус пустым вертается назад. За ним послан. Нестреляев сел и был неукоснительно доставлен на улицу Народного Ополченья. Очнулся перед дверью своей одиночной камеры, в которую превратилась некогда любимая нора.
Эту дверь его ключ открыл. Берлога все-таки проявилась в прежнем своем качестве. Дома стены помогают. Книги со всех стеллажей стали что-то тихо говорить Нестреляеву, я даже не слыхала, что именно, но, верно, что-то утешительное. Нестреляев махнул им рукой помолчать, сел зализывать рану и думати думу.
В открытое окно дышала грозовая мгла. Психически неустойчивое рабочее население хрущевки было определенно беспокойно, усталость не могла угомонить его. Домывала балкон женщина, вдосталь наломавшаяся черной работы за день и начало душной ночи. Заискивающе спрашивала глубину своей
Уже закаркали перед рассветом вороны и застучали бутылки, выбираемые из мусорного бачка. Вся жизнь проснулась, и день настал. И мысли Нестреляева при свете его были уже не столь мрачны, как раньше. Право же, Сильфида не из тех, кого пугает потустороннее. Надо открыться ей, она поверит. Повторить день за днем все их разговоры наедине за эти почти четыре месяца. Только не навязывать своей старости. Договориться о встрече в ином мире. Нестреляев не верил, что для этого надо обвенчаться. Нет, нет, он ее и так узнает. Где? В этом-то дантовском вихре, стремящем живших во все времена от Адама и Евы? О рае Нестреляев почему-то не подумал. Вновь тайна смерти сплелась с тайною любви.
Главное сейчас – поговорить с ней. Вдвоем они что-нибудь придумают. Умереть вместе? Нет, нет, пусть она живет. Утро не то что брезжило в окно, а вовсю сияло – о, не сияй! Не ждать, пока увидит ее, позвонить сейчас – вдруг она узнает голос, не видя лица. Подошла сестра. Переспросила: «Сильфиду?» – «Ирину», – поправился Нестреляев. «А, это вы – ее новый начальник? Она ушла на работу вовремя, должна уж там быть». Да, она уж там была. Взяла трубку рабочего телефона и тоже удивилась приветливо и печально, кто такие Сильфида с Нестреляевым. Апеллировать к недавнему прошлому было бесполезно, оно стерлось. Лишь новая грусть появилась в интонациях Сильфиды. Что-то в ее подсознании знало об утрате. Но чужому старику Нестреляеву нечего было сказать этой Ирине.
Тут умный мой герой безо всякого дьявольского интернета, своим вещим разумом сообразил, что это еще цветочки. Через пару часов он может не обнаружить не только себя в памяти Сильфиды, но и самой Сильфиды в природе. С этими силами не шутят. Он так бежал на Чистые Пруды, что едва выдержало сердце. Но возле пруда остановился. Что-то не так. Где лебедь? Прицепился к своему ровеснику-алкашу. Ишь, чего захотел! Подайте ему лебедя. Его уж много лет как съели. Час от часу не легче. Через несколько минут Нестреляев уж звонил во все звонки знакомой двери.
Вышло много народу, но всё не те. Стал спрашивать вдову Ирину Алексеевну с дочерьми Ириной и Татьяной. Никто этих имен не знал. В их двух смежных комнатах жили совсем другие люди, и весьма давно. Нестреляев ринулся в ЖЭК, прорвался в не приемные часы в паспортный стол. Оросил открывшееся окошко паспортистки горючими слезьми. Та решила, что он идет из длительного заключенья и ищет мать с сестрами. Подняла старые домовые книги из хранилища. Ответила с сожаленьем, что в 1971 году пожилая женщина и две ее дочери такого-то возраста по этому адресу не проживали, а жила семья совсем другого состава. Посадила Нестреляева на стул, подала стакан воды. Посоветовала ни в чем не доверять памяти, даже в именах. А то вроде мать Ирина, а старшая дочь Сильфида, не то обе они Ирины? Пусть поищет старых документов или хотя бы писем. Господи, даже не родные? Неужто он через тридцать лет ищет невесту? Паспортистка даже спросить боялась. При всем ее горячем участии Нестреляев ушел подчистую ограбленный. Прошлого просто не было. Над ним жестоко насмеялись боги. Видно, он слишком настойчиво просил того, чего просить не должно. Но если боги обманщики – не стоит жить на свете. Так вскричал Мизгирь, убегая топиться.