Город счастливого меня
Шрифт:
– По росту, по росту, – проворчал Илья, садясь за рояль, – вас только не дождались, пришлось мне учиться играть.
– Я так и понял, приятель, – не успокаивался москвич, – вы же не против, если мы тоже вас послушаем?
Илья открыл было рот, чтобы сказать, что они могут послушать и поучиться, как надо играть, но Давид пресёк их перебранку:
– Илья, заткнись, – негромко приказал он, а потом повернулся к москвичам и спокойно ответил снисходительным тоном преподавателя:
– Если перестанете болтать, то можете остаться.
Ударник
Давид начал с обязательного произведения из джазовой классики. И с серьёзными лицами, в противоположность москвичам, без азарта, они начали играть. Столичным музыкантам вскоре стало скучно, и они, шумно, не стесняясь в насмешливых выражениях по поводу игры "провинциалов", наконец убрались из зала.
По лицу приглашённого ударника было видно, что он засомневался – стоит ли позориться с этакой группой? Но Давид, подмигнув Илье и Лёшке, предложил сыграть их самый сложный номер. Семён послушал несколько секунд и включился, всё больше увлекаясь заразительной мелодией. И всё-таки Давид не выкладывался в полную силу – сегодня было слишком много чужих ушей.
– Достаточно на сегодня. Остальное на следующем прогоне, – улыбаясь, объявил он.
Через несколько дней они снова собрались на репетицию. С утра пораньше народу в филармонии было мало, и можно было играть как следует. Илья с удивлением заметил, что Давид начал нервничать. Его манеры стали суровыми, как у надсмотрщика над рабами, и неторопливый блюз, со вздохами саксофона, напоминающими о тяжёлой работе негров на плантации, был как нельзя кстати. Любое отклонение Ильи в импровизацию он тут же пресекал. С досады хотелось хлопнуть крышкой рояля и уйти. Последней каплей было, когда Давид сам ни с того ни с сего поменял темп в уже выученной композиции.
– Давид, ты не забываешься? – не выдержал Илья, – нас костеришь, а сам куда гонишь? Мы же выучили в другом ритме…
В ответ Давид разразился ругательствами, которых друзья никогда до этого не слышали от него. Барабанщик Серёга сидел с невозмутимым лицом, но было видно, что если ему скажут хоть слово, то он уйдёт. В конце репетиции Давид успокоился. Когда они ехали в такси обратно в полном молчании, он проронил миролюбиво:
– Я считаю вас отличными музыкантами, ребята. Пожалуйста, просто делайте, что я говорю. Вы сможете.
– После того как ты испортил мне настроение, я не нуждаюсь в твоих похвалах, – мрачно ответил Илья. Про себя он решил на концерте играть так, как считает нужным.
Дома сидеть было невыносимо. Лёшка по утрам и вечерам бегал на службу, а Илья не мог оставаться наедине с Давидом. То ли это была его обычная манера, то ли он специально раздражал Илью, но всё в его руках гремело, падало, шуршало. И когда Илья хотел сосредоточиться и написать пару нотных предложений, чтобы разнообразить обязательный номер, тут как раз и начинался грохот. Сегодня репетировать они не собирались, и вслед за Лёшкой оделся на улицу и Илья.
– А ты куда? – удивился Давид.
– Разве я твой батрак, чтобы давать тебе отчёт? – огрызнулся Илья, – ночевать приду, не волнуйся.
Город удивлял его своей неохватностью. Невозможно было объединить в уме такие непохожие друг на друга районы. Но метро было той артерией,
… Вроде жив и здоров,
Из окна видна даль.
Так откуда взялась
Печаль?
В его душе тоже жила смутная печаль. Как будто он что-то упустил или недопонял в своей жизни… Он боялся признаться самому себе, что джаз увлекает его не всего, и отец в чём-то прав… Что-то должно быть ещё. Но что? В дальнем уголке души словно лежала таинственная коробочка и ждала, что её откроют… Может, стать композитором? Сердце при этой мысли радостно трепыхалось… Но какую музыку писать? Да, он и сейчас уже пишет, но его тайное страдание было в том, что он желал писать что-то более значительное, чем джаз… Илья вздыхал и откладывал коробочку обратно.
И всё-таки он поймал настроение города. В Доме книги он сидел в кафе и смотрел на дождь. Казанский собор, казалось, глядел на него в упор через большое окно и гипнотизировал, упрямо навязывая свои тяжёлые мысли…
А что, если перепеть Армстронга в миноре? Это как раз будет отвечать духу этого меланхоличного города… Нашлись и подходящие стихи поэтессы прошлого века Марии Моравской.
Прекрасны и мосты и улицы,
И памятники старины.
Но как прохожие здесь хмурятся,
И как здесь женщины бледны!
Ах, зелень трав такая тёмная,
И цвет Невы такой больной!
Душа каждого здесь бездомна,
В этой столице над Невой…
Илья отставил кофейную чашку и, глядя на текст, пропел про себя мелодию. Да, получится отлично. Он почувствовал возбуждение и уже другими глазами оглядел всё вокруг себя. Не в силах больше сидеть на месте, он быстро встал, оставил симпатичной официантке на чай и вышел на улицу.
Казанский собор уже не казался мрачным. В метро спускаться не хотелось, и он пружинистым шагом пошёл по Невскому, ловко огибая гуляющих туристов и спешащих по делу пешеходов. Настроение немного омрачилось от появившегося сомнения – одобрит ли Давид его идею? Совсем против него идти не хотелось. Ну… сделаю вид, что советуюсь. Тогда скорее разрешит, – усмехнулся Илья.
На его идею Давид посмотрел благосклонно. Понравились ему и стихи. Снисходительно похлопав Илью по плечу, он самодовольно заметил, что под его руководством Илья станет отличным музыкантом. В ответ захотелось сказать что-нибудь язвительное, но он сдержался. В конце концов, Давид ему не враг, и незачем всё время обострять отношения.