Город собак
Шрифт:
— Простите меня, — вырвалось.
Старик лишь кивнул.
А ведь он и вправду простил. Глаза предательски повлажнели. Стиснул зубы.
— Ты заглядывай, сынок.
С тех пор каждый день приходил Лютый к старику. Полюбил его фронтовые истории, рассказы о собаках, которые не раз спасали солдат на войне. И чем больше слушал, тем слабее мерцал во взгляде сердитый огонь, сменяясь тёплым блеском. Лютый видел, чувствовал: в этом тщедушном человеке заключена великая сила. Сила доброй, человеколюбивой, всепрощающей души.
Чем
— Где пропадаешь? — недоумевали пацаны.
Лютый отмалчивался. В последнее время избегал приятелей. Всё чаще тянуло в дом на окраине.
— Ты в курсе: Лютый к Однорукому зачастил? — спросил как-то Гнилой Пашаню.
— Зачем? — не понял тот.
— А он там кошечкам и собачкам зады подтирает, сам видел, — ухмыльнулся Гнилой даже не с презрением — со снисходительностью. Сплюнул.
— Брешешь! — выпучил глаза Пашаня, выжидательно сунув руки в карманы: хотелось подробностей.
— Да ты сам спроси. Что, Серёга, брешу?
Лютый молчал.
— Собачек полюбил? — вновь заговорил Гнилой с издёвкой. По лицу бродила кривая улыбка.
Пашаня разинул рот — не верилось как-то. Знал: Гнилой давно на место вожака метит. Может, оттого и врёт? Разве уважающий себя пацан, тем более сам Лютый, станет унижаться — старику убогому помогать?
Обнажив в усмешке десны, Гнилой предложил:
— Айда вместе — проведаем Однорукого. Я там подсуетился: сюрприз старикану устроим.
— Пошли! — обрадовался Пашаня. «Сейчас и проверим, кто из вас врёт…» На Лютого даже не взглянул.
— Стойте! — с притворным равнодушием сказал Лютый. — Я с вами!
Тонкий серп месяца, бледный, еле заметный, стоял посреди неба. Дни были ещё теплы и по-осеннему ласковы, но сейчас от холода земля гулко звенела под ногами. Лютый понуро шёл следом. Наверное, впервые чувствовал себя беспомощным, растерянным, как заблудившийся ребёнок, слабым. В душе — страх: тёмный инстинктивный ужас, который испытывает бык, ведомый на бойню. Что-то задумал Гнилой… Сердце ныло приторно от собственной трусости — остановить, помешать Гнилому нет сил. Боялся длинного языка, дорожил авторитетом. Ведь он не кто-нибудь — Лютый!
В доме Иван Иваныча горел свет.
— Тут Однорукий, — шепнул Гнилой, отодвигая хлипкую доску забора. — Ну что, порадуем ветерана: устроим ему День Победы!
В темноте чиркнула спичка, в нос шибанула удушливая вонь.
«СОЛЯРКА!»
— Не-ет!! — закричал Лютый, но было поздно.
Жухлая трава, кусты, окоченелая земля вдоль забора мгновенно схватились огнём. Лютый содрал фуфайку, чтобы сбить пламя — поздно. Огонь лизнул забор, лихо перекинулся в сад, с жадностью бросаясь на новые жертвы — старую,
Лютый закрыл глаза. Словно во сне слышал испуганный визг, мяуканье, лай обезумевших животных, крики старика, а ещё истерический хохот Гнилого с Пашаней.
Приятели хватались за животы, глядя, как дед неуклюже, единственной рукой таскал из дымящегося дома котят, спотыкаясь, падая, торопясь спасти всех. Рядом, не отставая, челноком носился Рыжик. Лютый, обливаясь холодным потом, остолбенел.
Собаки, кошки одна за другой выскакивали со двора, бросались прочь от едкого дыма и пекла. Бездушный огонь, терзавший липу, перекинулся на крышу. Солома, которой Лютый затыкал щели в обшивке, весело вспыхнула и затрещала.
— Сваливаем! — сухо приказал Гнилой, заметив, как у стоявшего на отшибе дома стали собираться ротозеи. Огню было не под силу перекинуться на соседские строения — слишком далеко. Люди равнодушно наблюдали за пожаром — помочь не пытались.
Двор опустел — перепуганные животные разбежались кто куда. Пожар разошёлся, свирепствовал, обезумевший от дарованной ему свободы.
— Рыжик! Где ты? — сквозь оглушительный гул услыхал Лютый.
Раздался отчаянный вой.
На мгновение в дверном проёме мелькнула тёмная фигура и исчезла в полыхающем чреве дома.
«Что он делает?» — выбив из забора обгоревшую доску, Лютый, не раздумывая, кинулся следом за Иван Иванычем.
Переступив порог, попал в огненную волну. Лицо, руки обожгло, словно их окунули в кипящее масло. Воздух накалился. Горело всё: стены, половицы, мебель — дом не спасти.
— Иван Иваныч, вы где? — орал Лютый, пытаясь перекричать бушующую стихию. В горнице — никого. Бросился в кухню.
Что-то скрипнуло зловеще — на секунду всё стихло. Раскалённая добела балка ухнула вниз, пролетев мимо, чуть не убив Лютого, и рассыпалась пеплом.
Страх съёжил кожу, волной холодных мурашек бежал по спине. Отчаявшись, Лютый в последний раз оглядел дом — и увидел Иван Иваныча.
Их разделяло несколько шагов и стена беснующегося пламени. На руках деда дрожал Рыжик. Старик замер — знал: не выбраться, поздно.
— Иван Иваныч, сюда! — Лютый заметил лаз между балками, туда ещё не добрался огонь.
— Беги, — старик опустил собаку на пол, чуть подтолкнув вперёд. Пёс упирался, не сводя с хозяина глаз.
— Вперёд! — приказал старик строго.
Как выбрался из-под обломков, Лютый не помнил. Выскочил во двор, перемахнул догорающий забор и побежал.
Он бежал долго, пока были силы, а потом рухнул на заиндевелую землю. Безмолвные рыдания сотрясали тело, а душа рвалась в клочья.
Пошёл снег. Лютый не видел этого. Хотелось одного: сгинуть.
Глухую тишину нарушило чьё-то тонкое поскуливание. Лютый утёр глаза и поднял опухшее лицо.
У его ног сидел Рыжик.
Вдвоём