Город солнца
Шрифт:
— Элизабет! — вскричала миссис Хиггинс и поднялась в ряду дам, сидевших на скамье. — Элизабет, я хочу танцевать!
Как трудно было пробиться мимо всех этих колен, рассыпая направо и налево извинения, но наконец она ступила на танцевальную площадку и протянула руку миссис Моррис.
— Дорогая миссис Хиггинс, — поспешно проговорила миссис Рубинстайн, — по-моему, вам это не подобает. Мое предложение о дамском танце рассматривалось наверху — в самом правлении, однако его отвергли.
Миссис Хиггинс ответила:
— Ребекка, не беспокойтесь. Там, откуда я родом,
— Все идет хорошо, не правда ли? — спросила Элизабет.
Ханна Хиггинс кивнула, не отвечая, она лишь мимолетно улыбнулась. Места у них было предостаточно, все время вокруг них зияла пустота. Луна зашла за тучи, а ветер постепенно усиливался. В воздухе пахло дождем. Необычайно слабые звуки музыки доносились к месту парковки машин, море уже бурлило.
Эвелин Пибоди сидела на пустом ящике, чувствуя себя несчастной из-за всего, что натворила, и задавала самой себе вопрос: очень ли ее презирают в недрах клуба. Ветер был влажный, и Пибоди не хватало ее вязаной шали, но она не осмеливалась войти в дом и взять шаль. Порой жизнь бывает совершенно ужасна, но, кажется, хуже всего, когда она, Пибоди, пытается оказать услугу.
— Пибоди, у тебя что, насморк? — спросил Томпсон.
Она коротко ответила:
— Я чувствую себя несчастной!
Вдохнув ртом воздух, он очень медленно выдыхал его, а затем сказал:
— Несчастье, ха-ха, исключительно интересовало моего друга Иеремию Спеннерта, он частенько говаривал об этом. Он говорил о народе, считающем, что несчастье — редкостное состояние духа, и бывал искренне изумлен, когда людям становилось плохо. Он знал, что на самом деле — все наоборот, как раз наоборот.
Томпсон лег на землю, прикрыв лицо рукой, а через некоторое время добавил:
— Не играй с горем! [24] — изрекал Иеремия Спеннерт…
— Нечего лежать не земле! — рассерженно воскликнула Пибоди. — Можете схватить воспаление легких!
Ей уже хотелось домой, в свою постель. Ей хотелось завернуться в свою шаль. А они там пусть думают что угодно и пусть делают все, что хотят.
Котильон катился все дальше своим чередом во втором туре, и, словно маяк в море, стояла в зале мисс Фрей и видела, как весь город, танцуя, проплывает мимо…
24
Перефразировка изречения: «Не играй с огнем!»
Делая сложнейшие па, танцевал Тим Теллертон, а его дама двигалась абсолютно независимо от музыки и одновременно не
— К телефону! Мистера Теллертона к телефону! В дверях тамбура она кратко объяснила ему, что никто не звонил.
— Моя фамилия Фрей, я курирую счета в «Батлер армс». Мне показалось, что у вас не было желания танцевать…
— Это очень мило с вашей стороны, — серьезно ответил Тим Теллертон.
Она пожала плечами, и они какой-то миг постояли рядом, глядя на танцующих. Третий тур котильона уже начался.
— Извините, — сказала Пибоди и проскользнула мимо в дверь, шустрая, словно мышь, и вдруг музыку прорезал крик. Повторяющийся долгий крик какой-то женщины… Мертвая тишина… Посреди площадки лежал, подогнув ноги, маленький толстый человечек. Кто-то поблизости прошептал:
— Это же мэр города. Он никогда не любил танцевать…
Оркестр заиграл блюз. Медсестра, одетая в обычное платье, выскочила из вестибюля, и мэра унесли; лица его так никто и не видел. Тим Теллертон сунул руку в карман и сжал подаренный ему цветок; то был гибискус, уже увядший гибискус… Эти цветы вянут почти тотчас же.
— Позвольте представить, — сказала миссис Рубинстайн. — Глаза ее были черными как уголь, — Тим Теллертон — мисс Пибоди! Она взяла Пибоди за руку легко, но довольно крепко. В ее хватке чувствовалось указание, подсказка — держать себя в узде.
Он автоматически изрек:
— Роза, мисс Пибоди, роза всегда была моим любимым цветком. Потанцуем!
Эвелин Пибоди охватило замешательство, то самое замешательство, которое находило на нее, когда что-либо случалось неожиданно, сразу, и ей приходилось делать то, чего от нее ожидали другие. Все слова сразу исчезли, она не попадала в такт музыки. Под люстрой, где упал мэр, никто не танцевал. Танцевать именно сейчас было бы ошибкой, причем бессердечной. Пибоди чувствовала себя худо, голова кружилась… Наконец она пролепетала:
— Не знаю, я в самом деле не знаю… Он всегда старался уйти домой в девять…
— Вы знали его? — спросил Теллертон.
— Нет! Однако умереть в самом разгаре весеннего бала!
Люди вокруг нее, казалось, утратили весь свой разум, они скользили с быстротой молнии мимо, взад-вперед, вверх и вниз по лестнице и снова рывком возвращались обратно, совсем в другую сторону, весь зал был какой-то косой… Она пыталась взглянуть на Теллертона, взглянуть мельком, и видела лишь множество крупных белых зубов, их было слишком много, возможно, у него больные десны, тогда зубы растут, кажется, именно так. Но нет, только не у Тима Теллертона, только не у него… Шаль по-прежнему лежала на подоконнике. Пибоди круто остановилась, пробормотав что-то о ночном ветре. Она сделала легкий книксен, напоминавший поклон, рванула к себе шаль и выбежала из клуба.