Город у моря
Шрифт:
Меня взбесил этот поучительный тон Анжелики и ее высокомерный взгляд. Понимая, что надо сопротивляться и во что бы то ни стало отстоять свои позиции, я отрезал:
– Прежде всего надо новую жизнь построить, а уж потом ее украшать!
– Но одно другому не мешает, Василь, – мягко сказала Лика, – и я не понимаю, почему вы снова ершитесь?..
…Мы шли пустынной улицей к морю, и я досадливо думал, что намеревался провести вечер совсем иначе. И хотя рядом со мною шагала девушка, которую по всем правилам приличия следовало развлекать, я упрямо молчал.
Думалось совсем о другом.
А сколько еще труда впереди! Флегонтов рассказывал, как участвует в борьбе за повышение производительности труда комсомолия Ленинграда. Хотелось и у себя применить ее опыт. Заведем для всего цеха щит «Потерянные минуты» и будем отмечать на нем каждую минуту вынужденного простоя, а Коля Закаблук станет подсчитывать, во что обходятся эти потери… Деревья между цехами посадим, клумбы разобьем… Много дел ждет нас!
Словно угадывая мои мысли, Анжелика сказала тихо:
– Я вам надоела?
– Нет, зачем… – очнулся я.
– Скажите, почему вы меня сторонитесь?
– Мы с вами разно смотрим на жизнь, – сказал я прямо.
– Я охотно это признаю, но признайте и вы, что нельзя рассматривать человека только в одном измерении.
– Как так?
– А вот так, как вы смотрите хотя бы на меня. Думаете небось: пустая, взбалмошная девчонка, которой очень хорошо живется под крылышком у своего папы! – В словах Анжелики послышалась горечь.
– А как же думать иначе, послушайте, Лика? Раз вы сами…
Но она не дала мне договорить.
– Видите, Василь, – сказала она горячо, – вы любите все осуждать бесповоротно и не хотите войти в положение человека, у которого, может быть, кошки скребут на душе. А так нельзя! Тогда, на лодке, стоило мне сказать: «Жду счастливого случая», – как вы сразу напали на меня. Вы поленились даже поинтересоваться, как надо понимать эти слова. Я прекрасно знаю: вы меня зачислили в разряд безвольных барышень, которые все будущее свое видят в замужестве. Но поймите и поверьте, что такая жизнь меня не устраивает! Я не хочу быть только отражением чьей-то активной жизни. Я не хочу быть с другой стороны, быть похожей на этих тучнеющих смолоду торговок, которые все удовольствие в жизни видят в том, чтобы покушать посытнее, нарядиться в свои тряпки и выйти в воскресенье с мужем под руку на проспект – себя показать.
Признаться, эти откровенные слова ошарашили меня. Сбитый с толку, я спросил:
– А что же вас устраивает?
Она встряхнула волосами и, думая о своем, сказала:
– Если бы вы только знали, как я ненавижу этот удушающий запах провинции!
– Вы опять говорите не то, Лика! – возразил я. – Вольно вам с обывателями дружить. Но есть же и хорошие люди в нашем городе. А вы их всех в одну кучу сваливаете. Возьмите, к примеру, завод. Сколько там доброго, интересного, умного люда есть. При чем здесь «провинция»?
Мы уселись на парапет набережной, вблизи того самого места, где я увидел Анжелику впервые.
Вдали, на рейде, поблескивал освещенными иллюминаторами грузовой пароход «Балтимора». К нему подвозили на больших
– Я знаю, Василь, что в нашем городе есть немало интересных людей, у которых при желании можно научиться и твердости воли, и умению найти в жизни главную цель, – нарушая молчание, сказала Лика. – Но в данную минуту я говорю с вами о своем собственном окружении. Можно говорить с вами откровенно? – Голос у нее дрогнул.
– Рискните. Я больше всего в жизни люблю откровенных людей.
– И не будете шуметь по поводу моих слов? – Она посмотрела на меня как-то особенно, и я понял, что она хочет доверить мне какую-то тайну.
– Зачем же мне шуметь?
– Я вам верю. Слушайте, Василь… Папа и мама думают, что все это ненадолго… Ну, Советская власть и все такое прочее.
– Ох, вы меня и удивили, Лика! Разве не мог я догадаться об этом и без ваших признаний, один лишь раз поговорив с вашим папашей?
– Догадались? Ну, видите! С вами он был очень откровенен. Во всяком случае, больше, чем с другими… Так вот, мои родители уверены, что это ненадолго, что это все надо переждать, как мелкий дождик. И люди, с которыми они общаются, думают так же. К маме приходят всякие кумушки и говорят: «Скоро, скоро… Еще немного терпеть осталось». То на Врангеля у них была надежда, то на Кутепова. Одно время прошел слух, что Махно соединился с Петлюрой, и якобы сели они на корабли и прямиком едут из Варны сюда, в Таврию, спасать Россию от большевиков. Мама даже купоны царских государственных займов подсчитывать стала…
Я не выдержал и сказал хмуро:
– Не дождутся они этого! Облысеют совсем, как ваш Зюзя Тритузный в той живой картине. Вся их жизнь пройдет никчемно, а Советская власть как стояла, так и будет стоять!
– Прежде всего, Василь, давайте договоримся: Зюзя такой же «мой», как и «ваш». – В голосе ее послышалась обида. – Дайте же мне досказать… – И она взглянула на меня пристально.
– Конечно, говорите! – буркнул я.
– Так вот, судачат эти кумушки целыми днями в нашем доме, вспоминают, какие тут свадьбы играли, как некто Эдварде на Рогалихе женился, сколько у них хрусталя разбили пьяные гости, и вся жизнь их заключена в этих воспоминаниях. Слушаю я ежедневно одно и то же и думаю все чаще: «А мне-то до этого какое дело? Ведь у них нет ничего, кроме воспоминаний, а я-то жить хочу! А у меня может быть настоящее будущее».
Искренность последних слов Лики тронула меня, и я спросил мягко:
– Почему же вы мне возражали тогда?
– Ах, по глупости! Просто из чувства противоречия.
– С этим чувством далеко не уйдешь!
– А я, думаете, не знаю? – сказала она так же душевно. – Знаю! И оттого, раскаявшись, записку писала и сейчас подошла к вам. Этого раньше со мной никогда не бывало, чтобы я, упрямое создание, призналась в своей неправоте…
– Я, Лика, считал и считаю так: лучше сказать в глаза человеку всю правду, все, что про него думаешь, чем сюсюкать с ним, потакать его прихотям.