Город убийц
Шрифт:
На Дарте я бывал, но «чудом техники» не пользовался.
Я протянул руку и коснулся стены кончиками пальцев. Она была раскаленной, как сковородка.
Конечно, я понял, что это такое.
— Боже мой! Махдийцы дали вам денег на хордовое метро!
— Я всегда умел с ними договариваться, — самодовольно усмехнулся Эжен.
«Интересно, сколько у них хорд, и куда они ведут?» — подумал я.
Вагончик вплыл в такой же зал, как возле космодрома, и я заметил еще два темных туннеля. По крайней мере, хорда не одна.
Мы вышли и поднялись
Здесь ярко светило солнце, и растительность отличалась от леса у космодрома. По-моему, была более южной. По крайней мере, более пышной. С высоченных деревьев свисали кисти непонятно чего (лиан что ли?), все усыпанные мелкими белыми, желтыми и розовыми цветочками. Похоже на завитые волосы блондинки. Все это пахло вроде бы здорово, но у меня заболела голова. Я чихнул.
— Анри, ты аллергик? — спросил Адам.
— Никогда раньше.
— Поначалу здесь все аллергики. Ничего, сейчас домой пойдем. А там моды подстроятся.
Мы были в горах, и шли куда-то вверх по каменистой дорожке. Интересно, насколько далеко мы улетели, точнее упали? Хордовое метро — штука быстрая. Туннель идет из одной точки на поверхности планеты в другую, по хорде окружности, как червоточина, только прямо. Сначала нас разгоняет сила тяжести, потом тормозит. И никаких затрат энергии. Только на создание низкого давления в туннеле, чтобы уменьшить трение и на магнитное поле.
Мы могли уехать очень далеко, хоть на другой континент. И потому скрывать от меня расположение космодрома было совершенно бессмысленно. Я не сориентируюсь. Для управления метро, очевидно, нужно кольцо. Возможно, здесь есть еще какие-то виды транспорта, но и они управляются с кольца. Красть у кого-то кольцо бессмысленно, оно настроено на хозяина. Можно, конечно, перенастроить, я слышал о таких случаях. Но для этого нужен специалист. Я не перенастрою.
Мы подошли к глухому забору высотой метра три. Ворота отъехали перед нами, а потом закрылись за моей спиной. Мои спутники тут же расслабились. Теперь точно не убегу.
Прошло недели две после нашего прибытия на Дервиш, когда Адам с моего согласия вколол мне кондактин-плюс. Боже мой, я добровольно на это согласился!
Нет, он не обманул, неприятных ощущений было явно меньше, чем во время глубокой коррекции в ПЦ, и анастетик начинал действовать вдвое быстрее, и успокоительных слов от Адама было на порядок больше, чем от Ройтмана. Думаю, привычка. Нельзя же частному врачу допустить, чтобы пациент сбежал после первого сеанса.
Но эта хрень была гораздо эффективнее: ручеек воспоминаний разлился бурным потоком и грозил снести все на своем пути.
На следующее утро я попросил Эжена принести мне чего-нибудь выпить. После обеда на моем столе возникла бутылка коньяка «Версай». Думаю, контрабандой возникла, в обход Адама.
Я прихватил рюмку и устроился на открытой веранде второго этажа. Близился закат. Солнце садилось, золотя холмы, сплошь покрытые мелкими желтыми цветочками.
Адам не заставил себя ждать, хотя я и не звал его, и вломился на веранду, когда солнце еще не успело коснуться холмов.
— А вот ты где! — сказал он.
Покосился на коньяк.
— И зачем надо было достраивать нейронные связи, чтобы сразу их изничтожить! Выпивка с психокоррекцией плохо совместима, вообще-то.
— Прости, хреново очень.
— Понятно. Сворачиваем процесс?
— Нет.
Он скрылся в доме, возник с еще одной рюмкой и вакуумной упаковкой с нарезанными лимонами.
Плеснул себе коньяку и уселся рядом.
Солнце горело у вершины холма, стремительно падая за него и заливая красным желтые цветочки. Ассоциации возникали не самые приятные. Холм напоминал грудь человека с ободранной кожей.
Я порадовался тому, что закаты здесь быстрые и плеснул еще коньяка.
— Адам, знаешь, я очень четко вспомнил день казни. И как меня водили к тому самому БПшнику заранее, подстраивали его под меня, якобы для того, чтобы я ничего не почувствовал. Но, словно казнили еще раз. Хотя да, сказали, что проверка.
Потом в тот день, я помню, что заказал стакан воды на последнюю трапезу. Ройтман счел это позой, по-моему, а я просто боялся, что мне кусок в горло не полезет. Я помню, как говорил со священником, с Камиллой. Они же провели меня через все этапы ожидания смерти, через эти пять минут перед концом. Даже под БП положили и дали последнее слово. Я это раньше как должное воспринимал. Ну да, им было хуже. Тем, кто погиб на «Анастасии», Ройтман это любил повторять. Но сейчас я вдруг как-то начал жалеть себя. Зря, наверное.
— У тебя было подкорректировано восприятие, — сказал Адам. — Я вернул изначальное. Тебя заставили поверить в то, что казнь заслужена, а помилование — манна небесная.
— Отсрочка! Не помилование. Отсрочка, Адам. Приговор отменило только Народное Собрание. Я девять с половиной лет жил под дамокловым мечом.
Адам внимательно слушал, периодически подливая себе коньяк.
Солнце скрылось за горизонтом, оставив над холмами алое зарево и лиловые облака.
— И я вспомнил день, когда взорвался корабль. Но я как-то странно это вспомнил.
— Вспомнил, что корабль взорвался от выстрела с имперского крейсера?
— Я всегда это помнил. Но управление было у меня. Я их послал под выстрел. И об этом я тоже всегда помнил. Я помню, что я помнил. Но я больше этого не помню!
— Анри, эти нейронные связи имели признаки имплантированных.
— Этого не может быть! «Анастасия» действительно за доли секунды до выстрела резко меняет курс и идет под выстрел, это на видеозаписи видно. И Хазаровский заметил. Мы это обсуждали с Хазаровским. Вы разорвали эту связь, чтобы я их возненавидел, за то, что они мучили меня за свое же преступление?