Город в осенних звездах
Шрифт:
У меня было такое чувство, что я стал свидетелем подлинного чуда, и я проникся искренним уважением к Сент-Одрану, в котором увидел уже не очаровательного негодяя, надувающего доверчивых простаков, но инженерного гения, поскольку действительно очень немногим удавалось овладеть технологией, разработанной злополучными Монгольфье (один из которых был уже мертв к тому времени, а второй продолжал еще "наслаждаться" немилостью революционного правительства Франции, которое прочно связало имя его с королем, ибо Людовик ему покровительствовал). Потом меня вдруг переполнило чувство гордости за родимый свой край, тоже внесший свой вклад в осуществление этого чуда, ибо Монгольфье всегда весьма высоко отзывались о работах Альберта Саксонского, монаха, жившего в 14 веке, чей трактат о воздушных полетах вдохновил их и побудил заняться собственными в этой области экспериментами.
Сент-Одран весь извертелся: то снимал шляпу, принимая аплодисменты зрителей, то кланялся по сторонам, то проверял механизм, то дергал колышки, за которые крепилась веревка, долженствующая удержать шар в полете,-потом он повернулся и подал мне знак.
В гондоле хватило бы места, как минимум, четверым, но Шустера мне соблазнить не удалось. Он лишь попятился, побледнев от ужаса. Я улыбнулся и, похлопав его по плечу, поспешил присоединиться к Сент-Одрану, который ждал меня у веревочной лестницы. Шотландец посмеивался, весьма довольный собою. Я с энтузиазмом пожал ему руку. Над головою у нас сверкал, устремляясь вверх, шелковый купол. Колеснице Донара пора уже отправляться в полет-встретить завтрашний рассвет!
Сент-Одран первым поднялся по раскачивающейся веревочной лестнице. Я последовал за ним, стараясь скопировать быстрые и проворные движения шевалье; и пусть у меня выходило весьма неловко, мне все-таки удалось не посрамить себя и, кое-как удержав равновесие, забраться в гондолу, которая, как мне представлялось, должна была походить изнутри на огромную лодку, качающуюся на волнах, но оказалась на удивление устойчивой. Она вообще мало чем напоминала кабину воздушного корабля! Под сидением я заметил большую корзину с крышкой, какие обычно берут на пикник, имелись здесь также книги в стеклянном ларе; какие-то научные приборы, пледы, стеганые одеяла, одежда, оружие,-все содержимое, вероятно, его фургона, аккуратно уложенное и закрепленное. Когда я влезал, Сент-Одран отошел в дальний конец кабины, чтобы ее должным образом сбалансировать. Корма воздушного нашего судна снаряжена была огромным веслом наряду с внушительных размеров мехами и даже якорем, что придавало всей этой штуковине некое пародийное сходство с морским кораблем.
– Отпускайте!-крикнул Сент-Одран паренькам внизу, и я почувствовал легкий толчок, но-никакого ощущения полета, так что я рассудил, что мы пока еще не поднимаемся. И только когда я заглянул через край гондолы и увидел, как земля уносится вниз с ужасающей скоростью, я понял, что мы возносимся ввысь, и не сдержал изумленного вскрика. Желудок мой перевернулся, и меня чуть не стошнило. Но я быстро пришел в себя и уже мог смотреть вниз, не испытывая головокружения.
Минуты через две, когда шар наш поднялся на высоту в сотни три футов, мне открылся изумительный вид на городскую стену и улочки Майренбурга; я видел белые лица людей,-такие маленькие, если смотреть на них с высоты,-все запрокинутые к небу. Можно только представить себе, какое могущество ощущал бы человек, командующий большим кораблем, о котором мечтал Сент-Одран. С одною пушкой и командою удальцов на борту он смог бы добиться большего, чем иная армия. Тут мне пришла в голову мысль о воздушном пиратстве. Можно было бы захватить целый город подобно тому, как флибустьеры Высоких Морей захватывают галеоны!
Быть может, то было неблагородное переживание, но, признаюсь, я себя ощущал этаким полубогом, по меньшей мере, когда мы с Сент-Одраном стояли словно бы на балконе Дворца Небес, а снизу до нас доносился ликующий рев толпы. Вот я-Меркурий, а вот-Чернобород! Ничто не может противостоять воздушному флоту, закрепившемуся на высоте и сыплющему бутыли, а то и целые бочки с порохом на крыши домов. Под предводительством какого-нибудь нового Атиллы, какого-нибудь Бича Божьего, несущего миру огонь очищения, - который придет не с Востока, а из царства самих Небес,-мировая революция действительно станет возможной! Ибо вот оно-орудие неумолимого правосудия и бесконечного разрушения!
Тогдашние мои раздумья наводят на мысль, что мой первый подъем на воздушном шаре,-на высоту в триста футов, то есть насколько позволяла длина удерживающей веревки,-помог мне впервые осознать в полной мере, что мир поменял радикально курс своего развития, и теперь человеческие теории и мечты могут действительно воплотиться в реальность. И не умозрительным убеждением или же недостижимым образцом, но средствами техники и механики! Мы стоим на пороге нового тысячелетия, в котором господство наше над миром природы будет множиться и набирать силу.
Опьяненный наплывом подобных мудрствований и ощущений, я опять помахал рукой этим маленьким, запрокинутым в небо лицам. Сент-Одран тем временем распускал разноцветные флаги, точно какой-нибудь ловкий фокусник. Благосклонный читатель, должно быть, заметил иронию тогдашнего моего положения. Мне представлялось, что я- настоящий владыка воздуха, принимающий восхищение толпы,-восстань сам Фредерик Прусский из мертвых, сие чудесное воскрешение, я уверен, произвело бы на них меньшее впечатление,-я, поднятый в воздух, как мне представлялось тогда, отдаленными воплями ликования и преисполненный незаслуженной, если по правде сказать, гордыни, в то время как я был простым пассажиром, с важным видом стоящим на деревянной платформе, что удерживается на высоте какими-то несколькими квадратными ярдами шелка, небольшим количеством горячего воздуха и, что самое знаменательное, приложением научной теории, что зародилась четыре столетия назад. Я был весьма горд и доволен собою, точно символ (пусть-лишь для себя) грядущего завоевания, но не земель и народов, а целого мира интеллекта и духа, хотя в то же самое время, глядя в ближайшее будущее, я прозревал несметные сокровища, монеты из золота и серебра, коие выплатят нам как дань. Нам, пророкам, предрекшим торжество (и торгашество) этого восходящего века науки... и вот, облеченный такою ответственностью перед всем, может быть, человечеством, я дал согласие участвовать в жульничестве и обмане, мошеннической трюке6 дутом предприятии самого низменного пошиба! Кажется, я наконец-то открыл для себя секрет финансового процветания: как, сохраняя идеалистические свои устремления, без особенных противоречий с сими устремлениями заработать немалые барыши. Будущее не за Царством Природы Руссо и даже не за Утопией Пейна. Будущее создадут люди, которые трудятся в чугунолитейных цехах, отливая в плоти металла мечты Аркрайта, Смейтона, Уатта, Тревитика и остальных инженеров, которые станут для века грядущего, девятнадцатого, тем же, кем были для нашего восемнадцатого столетия Вольтер, Берк и Кант. Здесь я прервал размышления свои и обратился к ликующему своему компаньону с вопросам, когда мы собираемся возвращаться на землю.
Шевалье почесал затылок, обозрел горизонт, послюнявив палец, подставил его под ветер, шагнул к краю гондолы, неожиданно пошатнулся,-отчего задрожал весь корабль,-извинился, когда я вцепился в какую-то веревку, чтобы удержать равновесие, уставился задумчиво в темнеющее небо, изучил горы на западном горизонте, провел рукой по подбородку, нахмурился, поглядев на часы, потеребил пальцами ворот рубахи, постучал каблуком по доскам пола и пожал плечами.
– Все зависит, капитан, от погоды.
Похоже, нам нужно было дождаться, пока воздух в шаре не остынет и мы не начнем постепенно снижаться. Шевалье, пребывающий в некотором недоумении, начал оправдываться в том смысле, что он знает не один верный способ, позволяющий контролировать высоту воздушного корабля, но у него не было времени подготовить к сегодняшней демонстрации все необходимое снаряжение. Он также пообещал, что объяснит мне все это поподробнее, когда мы спустимся на землю.
Таким образом, мне выпал случай увидеть потрясающий заход солнца с борта воздушного корабля. В сумеречном небе чисто и ярко засияли звезды. Студеный ветер пригнал облака. Пошел снег. Постепенно, дюйм за дюймом, корабль наш опускался вниз... и вот мы выбрались наконец из гондолы и ступили на твердую землю, где нас встретили сержант Шустер, двое замерзших мальчишек, их шелудивый пудель, разобиженные солдатики милиционного войска, какая-то старуха, желавшая уступить нам по сходной цене амулет против хищных птиц, и худой длинноносый клерк из компании, как он представился, Ойхенгейма, Плейшнера и Паляски.
– Мы едва там не заиндевели, сударь,-проговорил шевалье, растирая руки.-У вас очень спешное дело?
– У нас адвокатская практика, сударь,-проговорил клерк, а когда Сент-Одран в недоумении уставился на него, поспешил пояснить:-Легальная практика, сударь. Закон, знаете ли. Мы-адвокаты, законоведы!
– Ну да.-Сент-Одран прямо-таки агрессивно выхватил у него из рук предложенную визитную карточку и сощурился в бледном свете от жаровни, огонь которой все то время, что мы провели наверху, поддерживался солдатами-стражниками, явно заботящимися о своих удобствах.-Слишком темно, чтобы читать. Судебный исполнитель, да? Вы нам оставьте карточку.